Не воротишься - Надежда Вадимовна Ларионова

а значит, ни человек, ни зверь не заходили в мои владения. Различить веревку между зарослями черничника почти невозможно. Особенно сейчас, пока зелень не сошла и тонкий зеленый шнур идеально маскируется под листву.

Я приучил животных сторониться этого места. Я не держу объедки на улице и не подкармливаю птиц. Я не жгу костры и не зажигаю огарок после заката. Даже в ноябре, когда темнота сжирает большую часть суток, я сижу в своей норе, прижавшись спиной к белому печному боку, и только что не вою на зарытую где-то в облаках луну.

И всегда вспоминаю луну в ту ночь, как она провожала меня до самых ворот лагеря. Как будто свидетельница моего братования с тварью.

* * *

В коробке брякало. Я сунул ее под футболку. Брякающего добра, наверное, хватило бы не только на нормальную квартиру в пятиэтажках, но и на билет из этой дыры. Для меня. Для мамы. Билет в новую жизнь без тягания ведер на «Металлке»: «хоп» – поднять, «блям» – опустить в раствор, «хоп» – из раствора и «бам-бам-бам» – высыпать на линию. И так снова и снова.

– Где болтался, ушлепок? – Отец оттолкнулся от водосточного желоба, и тот жалобно скрипнул. – Отвечай, засранец мелкий, что ходишь, как оплеванный, шкеришься, шепчешься за моей спиной, дрянь! – Отец выплевывал ругательства, как отплевываются после рвоты, хрипло, прерываясь на почти старческий кашель.

Я сложил руки перед собой и сильнее прижал к животу. Он щурился, рассматривал меня, водил носом, облезлая привокзальная псина, разнюхивающая, где цапнуть, чтобы выдрать сочненький, каплющий вкусной густенькой кровью кусок. Он подходил ко мне ближе, нарезая лишние метры петляющими ногами, и почти прижал к пухто, приставленному к забору. От пухто несло гнилью, и я почувствовал, что меня сейчас самого вывернет. Оно, может, и неплохо, если на отца, если прямо ему в рожу. Я схватился за рот и понял, какая это ошибка, – коробка брякнула и едва не вылетела из-под футболки прямо под ноги отцу. Отец хрюкнул и бросился ко мне. Конечно, я был быстрее. Я понесся к забору, от забора к сараям, прыгая через грядки картошки, только проклюнувшейся фиолетовыми рожками из-под земли, мимо колонки и запертых на ночь кур, проснувшихся от шума, квохчущих, напрыгивающих друг на друга в тесном зарешеченном закутке. Отец бежал за мной, разнося все вокруг, разбрасывая забытые тазики, ведра и грабли. Точно, грабли! Он схватил их и выставил перед собой, как какой-нибудь пьяный рыцарь, готовый прошить своего противника копьем.

Гребаные навесные замки, я тряс дверь сарая так, что она должна была, просто должна была поддаться, да хоть выдернуться из петель. Но железная скоба держалась крепко, и дверь была сделана на совесть, видимо, во времена, когда в этих домах жили настоящие строители коммунизма, а не алкашня со своими ушлепками.

Я прижался спиной к сараю – больше бежать было некуда. Отец возвышался надо мной всей своей вонючей тушей, хрипло, надсадно дыша. Я зажмурился, стиснул коробку обеими руками и представил, если бы у меня были еще одни руки, сильные руки, длинные руки, я бы вцепился ими в эту распухшую красную шею, засадил бы по жирным, оплывшим бокам, ребра бы ему пересчитал… И вдруг – стон. Я вскинул голову и увидел, как отца сложило пополам. А из жирных боков на траву текут две черные струйки. Как будто проткнули бочку с мазутом. Отец осел на землю и с новыми стонами, тихими, слишком тихими, упал на спину, распятый навозный жук.

В голове у меня завертелось. Я убил отца. Ебаный рот. Хотя. Хотя, кажется, грудь поднимается. Или нет? Если реально сдох, так что? Что теперь? Да еб твою мать, слава богу!

Я огляделся в поисках свидетелей. Не могло же быть так, что никто не видел, как я его того. Кстати, а как это произошло? Насрать, думать позже буду. Но во дворе было тихо. Даже куры приза-ткнулись, увидев такой замес. Дом тоже выглядел спящим. Окна зашторены. Небо прозрачное, предутреннее. Ни одна птаха не успела проснуться и зачирикать на меня из кустов.

Я обогнул дом и, крадучись, поднялся к себе. Деревянные ступени уважительно молчали, дверь тоже не скрипнула.

Мама спала сидя. Видно, пришла с завода, упала в кресло и так и осталась сидеть, запрокинув серое лицо в потолок. Рот приоткрыт. Чуть похрапывает, прическа растрепалась, и черная кудрявая прядь упала на плечо. Я сел рядом с ней на корточки и тихо поставил коробку на пол. Чтобы, когда проснется, сразу увидела ее. Я надеялся уйти, но она вздрогнула, моргнула и перевела на меня ясный, будто даже не сонный взгляд.

Времени у меня не было, поэтому я сказал как есть: «Мама, я убил человека. Мама, посмотри на пол, не споткнись. Все, что в коробке, потрать на себя, пожалуйста. Я люблю тебя, мама».

Мама глупо улыбнулась мне: ты дурачок совсем? Я понял – не верит, пока не верит, конечно. Времени нет объяснять. Я ухожу, мама.

* * *

В бороду скатываются слезы и пропадают, будто их и не было. Я давно не стыжусь плакать, в конце концов, кто увидит красные глаза и отекший нос. Я и сам-то их не могу разглядеть, не то что другие. Сколько бы я ни искал свое отражение в глянцевых лужах, в темной речной воде в безветренный день, я не находил в них ни-че-го. Только деревья и облака.

Оставив матери коробку, я вернулся за рюкзаком – все походное и так было там, собирать ничего не пришлось. А потом обогнул дом, перелез через забор и спустился к реке. Я шел по зарослям, медленно, переползая через ветки и карабкаясь по корням, чтобы не соскользнуть по глине в воду, чертыхаясь, пугая пищух и славок, пока не добрался до плотины. За ней – лес, лес, лес.

* * *

У нее красные, пламенно-красные волосы, собранные в хвост. Наверное, на своих «сеансах» она их распускает для пущего антуража. Или когда мужиков клеит. Хотя такой и клеить не надо. Вон она, на краю леса, сидит на поваленном пне. Пень весь покрыт рыжими ложными опятами. Ядовитыми, кстати, но она бодро поддевает ножки красными ноготками и складывает в сумку-мешок. Поднимает на меня глаза, и я жмурюсь, чтобы тягучее, темное из них не выплеснулось на меня, не задело, не запало в душу.

– Помощь нужна твоя, милый мой.

– Угу. – Я смотрю на ее бедра в джинсах, открывающих косточки. На голую линию под пупком.

– За мной иди.