Не воротишься - Надежда Вадимовна Ларионова

не прочь бы на обед есть что-то кроме сосисок с гречкой. «У меня скоро заворот кишок от них случится», – жаловался он. А Надя вновь предлагала: «Вот на бабулиных щах, глядишь, и живот бы вылечил».

Отсмеявшись, Леша снова серьезнеет:

– Давай уедем, в самом деле. Уедем куда-то в теплое, в новое, где никто нас не знает. У нас часть была как раз под Ростовом, знаешь, какой климат приятный, с меня там будто скафандр сняли, так задышалось легко. И, представляешь, на ночь так вырубало, наверное, от воздуха другого, ну и пахали мы в учебке знатно, конечно.

Надя смотрит на него внимательно, есть ли смысл снова спрашивать, что же ты не остался, нравилось же тебе и то, что в части своей головой думать не надо, и распорядок, и простой понятный карьерный путь. Что же ты вернулся в «проклятую дыру»? Леша, наверное, снова сострил бы, что это все нужно было, чтоб ее встретить. Но глаза у него больно грустные стали.

Нет, тут что-то другое. Он тоже не может уехать. Тут старики, тут свой дом, который однажды ему достанется. Тут мама живет, пусть и с другим мужчиной и на другом конце города. Но все же.

– Давай эту зиму переживем, а там поглядим? – Надя перебирается к нему на колени и кладет голову на плечо.

От него тепло пахнет дегтярным мылом – отмывал от рук пролившийся бензин. И овсяным печеньем, которое Надя днем приготовила. Решила сделать приятное. Леша утыкается носом ей в макушку и вздыхает: как скажешь. И снова Надя представляет его Атлантом, который дышит так ровно, но тяжело, потому что даже Атланту не просто удерживать на себе целый мир.

* * *

Надя просыпается от того, что он сидит сверху. Как те бесы, которые нападают во время сонного паралича. Надя смотрит на его дергающийся в полусне подбородок, смотрит, как он заламывает пальцы, будто пытается кому-то что-то объяснить, доказать, убедить кого-то.

– Надо было остаться… – разбирает она в бормотании, – …говорила, не ходи, не ходи, черта не буди.

– Леша. – Надя вытаскивает руку из-под его колена, кило восемьдесят в нем есть все-таки, больно придавил к матрасу. – Леша, это сон, приди в себя.

Леша сползает с нее и ложится на бок. Глаза пустые, мертвые, не моргают даже. Надя гладит его спину, шепчет ему:

– Это сон, это сон, ты дома, ты никуда не уходишь. – Спина его начинает дрожать, Надя слышит, как он всхлипывает.

– Я должен их отнести туда, отнести и сжечь, понимаешь? – Надя качает головой, хоть он и не видит ее в темноте. – Все равно никто не поверит, будут искать маньяка какого-то, будут бабку обвинять. Что угодно будут делать, только в зеркало не взглянут. – Надя хочет понять, о чем он, но сквозь всхлипы получается услышать только обрывки фраз. – Пусть горит, пусть горит ясным пламенем. Ни вашим ни нашим. Пусть горит, горит, а я тут останусь, буду сторожить, чтобы никакая тварь больше, никакая…

Надя смаргивает слезы и думает: «Что за ношу он взвалил? И рассказать не хочет. Только плачет вот так ночами и корит за какой-то давний грех». Надя просит мысленно: «Богородица, помоги, дай душевного здравия рабу твоему Алексею», – гладит спину, шипит утешающе. И Леша засыпает наконец, как ребенок, на ее руках.

* * *

Тротуар так замело, что Наде приходится идти прямо по проезжей части. Видимость плохая, и машины ползут медленно, не машины, а черные жуки-рогачи. Но все равно Наде страшно, и в голову уже лезет: «А может, и правда отсидеться сегодня дома?» Надя трясет головой, отгоняет, это все лень, лень и трусость. Что тянуть, если и завтра будет метель, и, может, послезавтра тоже? Лучше съездить и забыть. Ей всегда тяжело давалось ожидание. Когда лежит дело камнем на груди, давит. Особенно такое дело, как это.

Вот уже и платформа. Надя карабкается по ступеням и оказывается в серо-хмурой толпе. Леша в какой-то степени прав. Люди здесь странные, все какие-то сгорбленные, смотрят исподлобья, смотрят так, будто ты у них что-то украл. Будто знают и что ты вор, и насколько ценным было украденное, но никак не могут тебя подловить. А раз подловить не выходит, так можно хотя бы глядеть пристально, долго глядеть и ждать, пока ты сам признаешься.

«Ту-ту!» – Надя дергается от свистка электрички и радостно подставляет лицо налетевшему ветру. Электрички несут другую, городскую жизнь в поселок. Летом привозят дачников. Но этого Надя еще не успела увидеть. Она переехала в поселок, когда он уже опустел, закрыл дачный сезон и замкнулся в себе. Лег в спячку до весны.

Но электрички остались. Курсируют между поселком и внешним миром, отвозят в город поселковых и таких вот, как Надя. Кто она? Тоже теперь поселковая? Или еще нет, раз в городе у нее остался дом, комната, вещи. Остался папа, ее любимый папа, хоть и ставший таким чужим. Таким неправильно радостным, таким отстраненным. Папа кажется ей клоуном, напялившим костюм не по размеру, нарисовавшим веселую маску на постаревшем, скорбном лице.

А если сегодня Надя набьет клетчатую сумку, которая пока брезентово хлопает по бедру, сложит в нее и увезет последние вещи, неужели тогда поселок станет ее единственным домом? И назовет ее своей, и проглотит ее, как морское чудовище Андромеду?

* * *

Изо рта вырываются облачка пара и оседают влажными капельками на поверхности двери. Надя ерзает ключом в замке. Вытащить, вставить и снова – вправо-влево, раскачивая, расшатывая, будто молочный зуб.

– Чтоб тебя! Надоело! – придавливает дверь и дергает ключ на себя.

– Щелк. Щелк-щелк, – отвечает замок. Но не поддается.

Надя бросает сумку на крыльцо и садится сверху. Ступени белые от инея. Смартфон на морозе тормозит, сенсорная клавиатура не отзывается на команды покрасневших пальцев.

От догадки щиплет в носу, но Надя отгоняет ее. Вздыхает и набирает номер.

– Пап, я чего-то дверь открыть не могу, может, ее – того, заклинило?

* * *

Надя вваливается в прихожую, наскоро целуя папину шершавую щеку.

В коридоре не пахнет домом. Пахнет духами. Непривычно холодно – значит, на кухне открыто окно. На стойке для обуви черные лаковые ботильоны. Две пары. С пряжкой и без. На вешалке – норковая шубка и сумка на цепочке. С брендовой бляшкой на клапане.

Папа щурится и делает радостное лицо. Желваки подрагивают от напряжения. Кадык ходит вверх-вниз.

– Ну что, девочки, сегодня внеплановое знакомство? – кричит он в глубину дома.

Надя слышит, как в ванной первого этажа шипит открытый кран.