Не воротишься - Надежда Вадимовна Ларионова

Папа теребит Надю за руку, едва она стаскивает шапку и расстегивает молнии на сапогах. Прямо так, без тапочек, тащит в комнату. Будто гостью.

В комнате пусто, горит торшер, и беззвучный телевизор мигает синим.

– Папа! – Надя выдергивает руку и отступает. Приваливается спиной к надежному боку книжного шкафа. – Но я же еще не совсем съехала. За что ты так со мной?

В полумраке папино лицо меняется. Становится жестче.

– Что значит так? Будь взрослее, Надя. Ты вот укатываешь к своей «личной жизни»?

– К Леше, – вставляет Надя.

– Я вслед за матерью должен в гроб лечь? В полтинник себя похоронить?

«Да! Да!» – Наде хочется закричать в ответ, хочется обернуть его насильно к черно-белому портрету матери. Ведь не убрал же. Пьет мерло – вон бокалы и полупустая бутылка стоят, когда мама смотрит в спину. Сияет глазами красивой сорокалетней женщины. А под портретом иконка с отпевания. Дева Мария в белом и голубом, умильно глядящая на младенца Христа.

– Мама, – одними губами говорит Надя и опускает голову.

Самым стыдным всегда было – плакать перед ним.

– Будь взрослее, – шипит папа сквозь зубы. – Давай не портить друг другу, – и осекается. – Аня, ну вот познакомьтесь, наконец.

Смеется, отвернувшись от Нади, от мамы, от иконы.

– Дети, сама понимаешь, ни минуты покоя.

Надя чувствует, как он заталкивает недовольство вглубь. Голос наливается прежней силой. Хорохорится перед дамой.

– Мне надо вещи забрать – Надя протискивается, едва не касаясь надушенной фигуры в дверях, и бежит прочь.

Скорее уйти отсюда, выплакаться, прокричаться. Выскочить в сад, надышаться морозным воздухом, чтобы перебить приторную сладость парфюма и вина.

Но сначала переждать в безопасном месте. И позвонить Леше.

– Копию ключа я тебе сделаю! – слышит Надя уже на лестнице.

Поднимается на второй этаж, где когда-то была ее комната. «Нет, не пойду, – замирает в темном коридоре. – Не хочу видеть, что моего там осталось».

* * *

Уставившись на экран, Надя сидит наверху, на покрытых ковролином ступенях. Гладит аватарку глазами. Леша уже съехал с Киевского шоссе и стоит на переезде. Скоро приедет. Заберет ее отсюда. Если быстро откроют – пять минут, и будет здесь. Надя на ощупь спускается вниз. Замирает. Прислушивается.

В прихожей кто-то возится.

– Не воротишься, – шепчет. И шуршит чем-то под вешалкой.

Перекатываясь с пятки на носок, Надя опускает ногу на пол. Заносит другую и задевает стойку с разросшимся зеленым плющом. Стойка звенит, Надя оступается и, едва не упав, вцепляется в балясину. Аня отдергивает руку от голенища сапога. Рыжего. Надиного.

Свет лампочки над входом падает Ане на лицо, напудренно-белое, с тонкими дугами бровей. На волосы, красные, как у русалочки Ариэль. Какая ирония – ее любимая сказочная героиня.

– Что вы хотели сказать? – пытаясь не смотреть ей в глаза, спрашивает Надя.

– Не переживай, – голос у Ани низкий, вкрадчивый. – Что надо, уже сказала. – Смотрит темными глазами.

И улыбается. От улыбки пробирает холодком, но Надя не успевает ответить – смартфон в руке вибрирует, одно за другим всплывают сообщения: «Малыш, я подъехал», «На аварийке у дома», «Выходи».

* * *

«Вдох-выдох, вдох и медленно… Медленно, давай, через нос, вы-ы-дох», – повторяет Надя сама себе. Окна машины запотели, мир будто схлопнулся до размеров салона.

У Леши бледное встревоженное лицо. Брови тянутся вверх, морщиня лоб. Из-под шапки торчит русый вихор.

– Малыш, может, поедем? Чего здесь-то стоять, только бензин жечь.

«Малыш» молчит. На коленях у нее пустая сумка. Она пытается носом втягивать сухой, нагретый кондиционером воздух, но нос сопит и наливается красным. Слезы скатываются с подбородка и падают на розовые вязаные варежки.

– Куда едем? – Леша тянется к ней и пытается вытащить рюкзак, но Надя только сильнее вцепляется в него. – Малыш, зеркала закрывает.

Надя отпускает ручку и чувствует, как разжимается пружина внутри. И вот она уже ревет, по-детски утирая варежкой нос. Ревет, пока Леша поворачивает по Кузьминскому налево, ревет, пока они едут мимо бетонных столбов, огораживающих учебно-опытный сад, ревет, когда в белой пелене показывается комично-вычурная новостройка Аграрного университета.

– Через Павловск поедем, – бросает Леша. Дворники отчаянно трут лобовое стекло, не успевая стирать налипающий снег.

Когда позади остается поросшая серыми девятиэтажками окраина города, Надя затихает. Вслед машине подмигивает красная вывеска «Пятерочки». Обрывок «Джингл-беллз» с новогодней ярмарки сливается с хриплым баритоном Цоя из магнитолы. Леша крутит барашек, и салон заполняет:

Те, кому нечего ждать, садятся в седло,

Их не догнать, уже не догнать.

Мысли растворяются в белом просторе за окном. Надя бездумно наблюдает, как срослись обочины шоссе и края полей. А белый наст соединяется со снежными облаками.

Ищет глазами церковку в Поги. Хоть Леша и едет медленно, удерживая машину на обледенелой дороге, они уже должны были доехать. Но метель скрывает и церковь, и даже знаки населенных пунктов. «Неужели их замело? Быть не может», – проносится в голове. Не настолько высокие сугробы пока.

– Долго едем, – севшим голосом говорит Надя.

– Да почти у Косых Мостов уже. – Леша крепко держит руль, дорога ухабистая, и машину то и дело сносит влево на встречку. Но на встречке никого нет. После Поги им вообще ни одной машины не встретилось.

Не успевает Надя заспорить, как на горизонте вырастает кромка сероватого, заиндевевшего леса и твердо стоящий на двух опорах плакат с социальной рекламой. Две дороги белыми рукавами расходятся от него. Леша уверенно поворачивает направо, в сторону Каушты.

– Почему, кстати, перекресток так называется, «Косые Мосты»?

– Повелось. – Леша пожимает плечами. – Тут бои шли, за Тосно, потом за Павловск. Наши гитлеровцев в болота загоняли, лешему на съедение, – хмыкает.

* * *

Снег заполнил все пространство между деревьями. По обеим сторонам длятся и длятся ряды елок. Из-за острых верхушек ельник похож на лезвие пилы.

От перекрестка до Каушты они едут минут тридцать. Болтают про лешего, который питался солдатами рейха и чуть ли не целые танки утягивал в топь.

– Чет долго едем, – Леша озирается и сверяет время на часах.

– Снова?

Вроде и пошутить хочется, но колкости застревают в горле.

– Я серьезно говорю, до Каушты километров пять, не больше. Я каждый пень на этой дороге знаю!

Леша круто разворачивается, тормоза свистят недовольно, и выравнивает машину.

– Возможно, я не туда свернул. Возможно ведь?

Надя кивает. Это его «свернул» царапает. И напоминает другое: «Не воротишься!» Злой шепот над ее сапогами.

* * *

Бензин заканчивается на очередном витке между перекрестком и Кауштой. Леша переключает на нейтралку, и машина тихо катится назад по льду. И останавливается