Аномалия, рожденная смертью - Георгий Александрович Егоров

— На волю срочно «маляву». «Рапире» напишите — есть кандидат. Через пару дней выйдет из СИЗО. Встречайте его у суда.

* * *

Суд постановил — удовлетворить ходатайство адвоката Манукян и освободить Теодора Абдул-Хакка под залог прямо в зале заседания. Судья в черной мантии, держа перед собой ярко-красную папку, подняла глаза:

— Теодор Абдул-Хакк, вам понятно решение суда?

— Да, Ваша честь. Понятно, — отчеканил Федор, ровно так, как учила его Карина Евгеньевна. Ни шаг в сторону, ни одного лишнего слова.

Через полчаса он уже стоял снаружи, на свежем воздухе, под серым осенним небом. Утренняя прохлада пробирала сквозь тонкую ткань рубашки, но он вдыхал её как жизнь. Свобода. Настоящая. Пусть и временная, пусть и под залог — но без решёток, без надзирателей и камер. Впереди здание суда, позади — только что пережитая неизвестность. Он ждал Манукян, чтобы поблагодарить её ещё раз. Искренне. По-настоящему.

К зданию суда почти бесшумно подкатили два чёрных внедорожника. Они остановились у обочины, оставив двигатели работать. Один из них моргнул фарами, потом коротко пискнул — звуковой сигнал, как невидимая рука, окликнувшая по плечу.

— Федор, простите, что задержалась, — прозвучал голос Карины Евгеньевны за спиной.

Он повернулся и сразу сделал шаг навстречу.

— Хотел ещё раз поблагодарить вас, Карина Евгеньевна, — произнёс он спокойно, без лишнего пафоса. — За всё. За работу, за отношение, за то, что помогли мне с жильём. За то, что зарегистрировали меня там, чтобы суд мог дать мне шанс. Я вам по-настоящему благодарен.

Он замолчал, отвлёкшись на внедорожник, который снова моргнул фарами.

Манукян тоже взглянула в ту сторону, всё поняла сразу, без слов.

— А, понимаю… Скорее всего, это плата за показания по второму делу, — произнесла она с холодной прямотой, свойственной лишь юристам, давно оставившим иллюзии.

— Да, это за мной, Карина Евгеньевна, — подтвердил Федя и сделал шаг назад, не поворачиваясь к ней спиной. — Обещаю, если потребуется — я приеду. Куда скажете, когда скажете. Но сейчас… мне правда надо идти.

Он уже отходил, двигаясь назад, будто не хотел терять из виду своего защитника — единственного человека, кто за эти месяцы остался по ту сторону стола, но не стал врагом.

— Спасибо за квартиру, я с вами обязательно рассчитаюсь. Клянусь. Номер вашего телефона у меня есть, — последние слова он произносил уже на ходу, приближаясь к машине.

Дверца откинулась, и Федор исчез в её нутре. Мотор взревел чуть громче, затем смолк. Внедорожник скользнул прочь, оставив на асфальте только тень — как напоминание о том, что у свободы, как и у правды, всегда есть цена.

Глава 17

Надо Федя, надо!

«Рапира» сидел в укромном кабинете одного из пафосных ресторанов столицы и размышлял: что ему теперь делать с этой «торпедой», которого так щедро подогнал ему «Гвоздь». По понятиям, как он их помнил с малолетки, «торпеда» — это разовая пуля, выстрелил и забыл. Сделал дело — и в утиль. А тут старый, уважаемый «Гвоздь» в своей «маляве» вдруг просит не спешить с утилизацией. Присмотреться, мол. Говорит — толк будет. «Рапира» уважал «Гвоздя», не раз пересекались, слов на ветер тот не бросал… но, чтобы так? С «торпеды» толк? Не бредит ли он там, в своей неволе?

— Доставили. «Заводить его или Вы заняты?» — спросил вошедший боец.

— Заводи. И сам останься. Ты будешь за ним смотреть. Ты же потом и убирать его будешь, — бросил «Рапира», не отрывая взгляда от окна.

— Понял, босс, — ответил тот и скрылся в дверях.

Через минуту в кабинет ввели Федю. Тот осмотрелся, но виду не подал. «Рапира» кивнул:

— Проходи, садись. Сейчас тебе принесут перекусить, — он уже набирал номер на телефоне. — Не возражай. Сам чалился, знаю, на казённых харчах далеко не уедешь.

Федя сел и украдкой начал разглядывать хозяина кабинета. Возраст — около шестидесяти, средний рост, худощав, костюм с иголочки: синий, рубашка белоснежная, галстук строгий. Туфли — блеск такой, что в них можно бриться. На запястьях — запонки из жёлтого металла с красным камнем. На пальцах — татуировки и перстни.

Федя многое за время отсидки перечитал. И словари, и «феню», и про тюремную символику. В голове у него эти знания крутились, как кино. Вот он — перстень с чёрным ромбом и белой полосой: с малолетки на зоне и сразу — взрослый режим. Рядом — чёрный квадрат с белой короной: воровской авторитет. И третья, редкая метка: белый фон, чёрная точка, обведённая белым кругом с чёрным контуром — сирота. Полагаться только на себя. Всё. Ясно.

«Не простой это человек… и с такими лучше держаться настороже», — подумал Федя. Почему одним ворам суждено всю жизнь на зоне прожить, а другим — сидеть вот так, при галстуке, в кабинетах, в ресторанах? «Гвоздь» говорил, что «Рапира» — старой формации. Тот, кто живёт по настоящим, воровским законам: ни семьи, ни детей, ни квартиры. Без слабых мест. Всё ради статуса. Только вот… на авторитете скромности не видно. Ни в манерах, ни в одежде.

«Вор — это кто? Это та каста, которая должна быть на зоне, управлять ей. Погулял неделю — и обратно. А если все воры на воле — кто тогда зону держать будет? Суки? Администрация? Никуда это не годится», — размышлял Федя, пока не прервал его голос «Рапиры»:

— «Гвоздь» сказал тебе, что делать?

— В общих чертах. Разобраться с одним выскочкой… «Штопанным», — спокойно ответил Федя.

— Не просто разобраться. А чтобы ни слуха, ни духа. И чтоб никогда его не нашли. — Голос «Рапиры» стал стальным. — Жить пока будешь у нас. Когда придёт время — скажем. Вопросы есть?

— Один. Мне бы фотографию «Штопанного» — чтобы не ошибиться. И скажу честно: огнестрел в руках не держал. Не умею.

После этих слов в кабинете воцарилась пауза. «Рапира» нахмурился. Боец тоже замер.

— Не держал? — «Рапира» смотрел как на подделку. — А на хрена ты мне тогда сдался? Ты что, вызвать его хочешь на честный бой в подворотне?

— Ну… Я думал, подкараулить, когда он из подъезда выйдет, да по башке ему...

На секунду — тишина. Потом кабинет взорвался смехом. Заразительным. Даже сам Федя, хоть и не любил смеяться просто так, не удержался.

— Ты хоть знаешь, кто такой Миша «Штопанный» и почему у него кличка такая? — спросил сквозь смешок «Рапира».

— Нет, — честно признался Федя.

— Потому что его и стреляли, и резали, а он жив, как собака. У него паранойя — никого к