Проклятие Озерной Ведьмы - Стивен Грэм Джонс

сейчас «Перед самым рассветом», написанным в год «Хеллоуина», запечатленным в «Пятнице 13-е» и выпущенным в свет на следующий год, который есть год не «Смертельного благословения», а «Кровавого дня рождения», и потому он говорит: «С днем рождения меня». Но посмотрите на «Сожжение», на пламя этих свечей в «Смертельной забаве». Гейл Уэзерс смотрит прямо в объектив камеры ее нового оператора, ее не волнует, какой у нее побитый вид после этой «Адской ночи», у нее вид ВЫЖИВШЕЙ, человека, оказавшегося среди «Друзей», и теперь она говорит миру, что «Темная ночь пу́гала» закончилась. У нее за спиной встает солнце.

Наступает новый день – вот что я хочу сказать.

И для меня тоже.

Пожелайте мне удачи,

ДжейД

Кошмар в Шэдоу-Вудс

Да, да, конечно, я пробегаю со всех ног тридцать ярдов до дома, к которому приникло тело в рубашке цвета хаки и коричневой ковбойской шляпе.

Дело в том, что если я и вправду хочу добежать до того места, то расстояние – сорок ярдов.

Но я не могу. Не хочу. Я останавливаюсь и начинаю расхаживать туда-сюда, пытаюсь контролировать дыхание, прогнать жар со щек, говорю себе, что если суну пальцы в волосы и чуть дерну за них, то все это может исчезнуть.

Мои сандалии… не знаю, мне все равно. Это меня не касается. К тому же они не мои, и я их ненавижу.

И вот это вот все ненавижу.

Черт черт черт!

Но?

Пока я не иду к этому дому, к этому телу, которое ничуть не шевельнулось, когда я позвала его, молила отозваться, даже на колени опустилась, чтобы молить, молить, молить, то вполне возможно, что это не Баннер. Таковы правила. Почему? Да потому, что если это Баннер, то… то я допустила смерть папы Эди, допустила убийство мужа Леты, позволила кому-то забрать у нас пруфрокского шерифа, когда он нам так нужен.

И да, Шарона, я знаю это досконально и со всей уверенностью говорю, что не могу отвечать за события, которые не подчиняются моему воздействию, и что это и есть как бы причина большей части того вздора, что я мелю.

Но в жопу этот шум.

Ты никогда не пыталась пережить что-либо подобное. Дважды.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть это будет не Баннер!

Вы ведь помните его по седьмому уроку, ведь помните, сэр? Помните все его дурацкие сочинения, когда вы заставляли нас читать первые черновики вслух для всего класса. Сколько было скопировано и вставлено из интернета сведений о залежах полезных ископаемых, куча существительных с тем числом определений, какое только можно было напихать перед ними, чтобы довести число слов до требуемых, и… Баннер Томпкинс всегда находил способ свести свои задания к футбольной теме, к футбольной, к футбольной.

Таким было его будущее в те времена.

Его жизнь виделась в свете огней на стадионе, самолетов, раздевалок со шкафчиками и групп поддержки. Но тут волна убийств Озерной Ведьмы захлестнула Пруфрок, и в его прохладной затхлой тени крики городка смолкали, погрузившись на дно озера по одному скорбному голосу за раз, и тогда-то Баннер Томпкинс и влюбился.

Конечно, я его понимаю.

Я выкурила сотни сигарет у берега. Я глазела на сверкающую воду и позволила двадцатому веку отпасть по обе стороны. Я ступила на новый снег на своей улице и была первой, прошедшей по нему, я оглянулась на следы моих ног и кивнула, подтверждая, что я – это я, и я здесь.

Я бы никогда не догадалась, но начинаю думать, что я один из ястребов Хендерсона, такой же, как Баннер, сэр. К худу ли, к добру ли. Ученики, они и есть ученики.

И если он не умер по ту сторону дома, то я… не знаю: сделаю себе, скажем, татуировку ястреба? Этого хватит?

Нет?

О’кей, о’кей, тогда… как насчет того, что я прекращу провоцировать Харрисона? А что, если я перестану покупать в аптеке одну подозрительную вещь, которая мне и не нужна вовсе? Я ее и покупаю только для того, чтобы подразнить кассиров, вот о чем я говорю. И липкой ленты мне больше не нужно, как не нужны и пластиковые хомутики или крысиный яд, просто при всем моем мне известном инфантилизме мне нравится воображать паренька, который обыскивает меня, рассказывает о моих покупках тем, с кем они говорят после работы. Передает шепотком. Настороженным голосом.

Да, именно так: я могу прекратить раздражать людей в Пруфроке. Нет проблем.

Но часть сделки, как я чувствую, состоит в том, что я подойду к этому дому, к этому телу, прежде чем ровным голосом успею досчитать до десяти.

На пятом шагу я чувствую, как мышцы предплечий и бедер сжимают мои кости. На седьмом шагу я слышу только шипение, с каким воздух выходит через мои зубы. На девятом шагу у меня по щекам бегут слезы, потому что этому идиоту я всегда желала только самое плохое.

– Бан? – говорю я, опускаясь на колени. Я поправляю широкие поля его шляпы и гляжу на него только краем моего правого глаза, чтобы можно было тут же отвести взгляд, если возникнет такая нужда.

Это не Баннер, мистер Холмс.

Я опускаюсь еще ниже, все мое тело – верхняя часть вопросительного знака, руки ослабли, лицо обмякло.

Это не Баннер, а кто-то другой. В рубашке помощника и шляпе.

– Баб, – говорю я.

Я никогда не говорила с ним напрямую, но раз или два он стоял в нескольких футах за моей и Баннера спиной. Не могу сказать, что я знаю его историю. Только то, что он из Аммона. Я решила, что Баннер нанял его специально, чтобы у него не было связей с этим городком, но он поправил меня: заявка на единственное вакантное место помощника тоже была единственной. Вероятно, по той причине, что в этих местах никто не возлагал особых карьерных надежд на службу в качестве помощника шерифа.

– Извини, чувак, – говорю я, снимая коричневую ковбойскую шляпу с его головы.

Я слышала, что, хотя фамилия Баба вовсе не Роджерс, он как-то связан с Клейтом Роджерсом, но он все же не заслужил такую судьбу. Родственные связи невозможно контролировать.

Под ковбойской шляпой я увидела какой-то узелок или шишку на его лбу. Кожа, однако, не была повреждена. Может быть, он носил эту шишку на лбу всю жизнь с того дня, когда как-то зимой, катаясь по снегу на автосанях, ударился лбом о руль? Или это какое-то жировое отложение, как у