Усадьба Сфинкса - Константин Александрович Образцов

на позолоченном письменном настольном приборе, стекле и полированной меди обстановки кабинета. Я устроился с бокалом портвейна в вольтеровском кресле и обменивался взглядами со своим двойником в напольном зеркале: тот смотрел иронически и, по-видимому, чувствовал себя превосходно – как человек, при котором другим устраивают жестокий разнос за то, в чем он лично не виноват нисколько.

– Так как же вышло, что в момент, когда Николай по неизвестной причине вывел свору из псарни и вышел вместе с собаками сам, никто не патрулировал территорию?

Фон Зильбер восседал на своем резном троне, опершись обеими руками о подлокотники, и хмурился, стараясь придать свирепости взгляду маленьких водянистых глаз, уже начинавших блестеть от пьяной слезы. К завтраку он сегодня не вышел, видимо, чтобы избежать необходимости так или иначе объяснять ночное происшествие, и теперь компенсировал утренний прием пищи двойной порцией своего превосходного порто.

– Патрулирование согласно установленным правилам несения караульной службы осуществлял фирс Захар, – отозвался Граф, глядя поверх головы Аристарха Леонидовича, так что казалось, что он разговаривает с его портретом. – В момент нападения собак на псаря Николая он находился на противоположной стороне Усадьбы, следуя мимо Восточного крыла, и не мог своевременно среагировать…

– Захар никуда не следовал, – сообщил я.

Граф стиснул челюсти и метнул в меня ненавидящий взгляд. Я улыбнулся, посмотрел на него сквозь рубиновый хрусталь бокала и продолжал:

– Продолжительность маршрута патрулирования по периметру не более восьмисот метров, даже если обходить вокруг конюшни и автомобильной парковки. Это расстояние можно пройти спокойным шагом за десять минут. Я стоял на террасе около получаса и ни разу не видел, чтобы кто-то прошел с фонарем по дорожкам.

– Что же вы изволили делать на террасе ночью? – желчно поинтересовался Граф.

– Дышал свежим воздухом. И, кстати, был в этом не одинок: на крыше Восточного крыла я заметил Марию Аристарховну; можете и у нее спросить, видела она вашего бравого Захара или нет.

Граф и фон Зильбер переглянулись.

– От этого, пожалуй, можно пока воздержаться, – сказал Аристарх Леонидович.

– Отчего не забили тревогу, когда Николай вместе с собаками вышел из псарни? – продолжал спрашивать Граф.

– Бить тревогу относится к области вашей компетенции, – ответил я. – К тому же откуда я мог знать, что он просто не вывел своих гончих на прогулку? Ну а само нападение произошло, как вы знаете, очень быстро. К тому времени, когда я спустился вниз, все уже было кончено…

…В темноте метались широкие лучи фонарей, раздавались крики и пронзительный собачий визг. Когда я оказался во дворе между Западным крылом и псарней, снова сухо хлопнули выстрелы из «нагана» – один, другой – и визг оборвался.

– Свет! Дайте свет! – кричал кто-то.

Я видел Праха, Резеду, Скипа, через полминуты после меня во двор выкатился Петька в распахнутой черной куртке; тут же стоял, трясясь спросонья, всклокоченный конюх Архип. Из открытой двери корпуса прислуги испуганно выглядывала Дуняша, за ней высилась, похожая на вестницу смерти, черноволосая бесстрастная Марта. Желтоватые лучи света сошлись кругом на распростертом теле псаря Николая: он лежал ничком, одна изуродованная множеством укусов рука прикрывала затылок, другая, со скрюченными окровавленными пальцами, была неестественно заброшена за спину. Под головой темнело обширное пятно крови, пропитавшей мелкий гравий дорожки. Прах присел над телом, перевернул его на спину и присвистнул:

– Ничего себе! Резеда, глянь: мы такое в Мали видели, когда гиены того бойца местного загрызли, помнишь?

Резеда кивнул. Все молча смотрели на то, что осталось от Николая, и он тоже как будто таращился в ответ единственным уцелевшим глазом, выпучившимся посреди рваных ран; на лоб свисал с темени кровавый лоскут кожи с волосами, разорванная левая щека открывала поблескивающие среди обнажившейся плоти желтоватые зубы, а в растерзанном горле еще была едва заметна слабая пульсация густой темной крови, покидающей тело.

В световой круг вступил Граф. Он мельком взглянул на труп, аккуратно вытряхнул из барабана в ладонь пустые гильзы и сказал:

– Скип, проверь, что со следами на пустоши.

Тот кивнул и бесшумно исчез во тьме. Наконец вспыхнули уличные фонари. Появился Захар, перепачканный какой-то белесой пылью. В дверях воздвигся могучий силуэт Герасима. Слышно было, как Обида Григорьевна на кого-то кричит, наверное, снова на Римму или Сережу. Прах принюхался, нагнулся пониже к обезображенному лицу Николая и еще раз с шумом втянул воздух:

– Да он же бухой!..

– …Полагаете, дело именно в этом? – спросил Аристарх Леонидович.

– Как известно, собаки очень агрессивно реагируют на пьяных, – ответил Граф. – И я не вижу других причин, по которым свора могла бы выйти из-под контроля.

– А следы? Скип что-нибудь обнаружил?..

…Скип отсутствовал минут двадцать. Герасим к тому времени уже притащил здоровенный рулон плотной прозрачной пленки, и Прах с Резедой, кряхтя, но сноровисто заворачивали в нее труп Николая, стараясь не слишком измазаться кровью. Выскочившие на шум Эльдар и Никита глазели и оживленно комментировали происходящее, а Граф пытался увещевать их:

– Господа, господа, тут решительно не на что смотреть! Я убедительно прошу вас вернуться в комнаты, господа, прошу!

Во двор спустилась и Вера.

– Что за переполох? – спросила она, кутаясь в черное длинное пальто.

– Псаря Николая загрызли его же гончие.

– Господи, – она зевнула, – и делов-то. Пойду дальше спать.

Из-за границы возвышенности, разделяющей свет и тень, вынырнул Скип и направился к Графу. Я подошел ближе.

– Есть цепочка следов. Будто человек шел на цыпочках, но не уверен, следы слишком легкие. Времени мало прошло, трава бы не поднялась так. На зверя тоже не похоже, кто-то двигался на двух конечностях. Идут со стороны леса и заканчиваются у склона. Просто обрываются…

– …Похоже, пока действительно придется принять, что все объясняет версия пьянства, – задумчиво произнес Аристарх Леонидович. – И странную вылазку Николая среди ночи, и поведение его собак.

– Но не объясняет, как Николай раздобыл алкоголь, который, насколько я помню, тут под запретом, – заметил я, с удовольствием наблюдая, как Граф побледнел, а потом покрылся красными пятнами.

– Да, в самом деле! Граф, есть ли у тебя соображения, где Николай взял выпивку?

Граф с усилием расцепил сжатые зубы и ответил:

– Никак нет.

Фон Зильбер снял трубку телефонного аппарата, два раза крутанул диск, дождался ответа и произнес:

– Поднимитесь ко мне.

Мы молча ждали. Крупная осенняя муха прожужжала по кабинету, громко стукнулась о блестящую кирасу рыцарского доспеха и обескураженно стихла. Минут через пять кто-то почтительно поскребся в дверь.

– Войдите!

Обида Григорьевна проскользнула в кабинет, опытным взглядом прислуги со стажем мгновенно оценив мизансцену – я в кресле с бокалом, Граф навытяжку перед столом, – и почти поклонилась мне, при этом даже