Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

– Енка, – Олег назвал ее детским прозвищем, придуманным им когда-то, когда он еще не выговаривал половину букв. – Енка, я вернулся.

– Олежек? – Ленка, казалось, проснулась. – Ты к нам? Надолго?

– Навсегда, наверное, – пожал он плечами – не для нее, для себя.

– Но как же… Ты же ничего не сказал, хоть бы написал!

– Ну вот, говорю…

Повисла мучительная тишина. Олег знал из того же профиля, что Ленка тоже не замужем и даже «в активном поиске» – но вдруг профиль врет?

– Олежек, а ты где поселился? – наконец раздался тихий голос.

Сердце затрепыхалось, как птичка, гулко заколотилось о ребра. Не врет!

– На улице Гагарина. Там, где рядом когда-то пустырь был, помнишь?

– Конечно…

Конечно, она помнила! Двадцать лет назад, первоклассниками, они играли на этом пустыре в казаки-разбойники, бегали на лыжах, а когда началась стройка, получали тут первые боевые шрамы, прыгая с зонтиком со второго этажа… Потом родители Олега увезли его в другой город, где он окончил школу, поступил в институт, потерял девственность, начал курить и пить, стал работать дизайнером… И вот теперь, спустя годы, вернулся туда, где был так юн, так беззаботен и полон мечтаний и надежд…

– Приезжай, – попросил он.

И услышал:

– Хорошо…

Ленка-Енка приехала через час. Смущаясь, приглаживала рукой короткую, по последней моде, прическу, чуть сутулилась, словно стесняясь полной груди и крутых, обтянутых джинсами-резинкой бедер. А вот глаза – серо-зеленые, улыбающиеся – были все те же, хоть и окруженные намечающейся сеточкой морщин. И, взглянув в эти глаза, Олег понял – он вернулся домой.

Он успел к ее приходу побриться, переодеться во все новое и даже подмел пол в квартире. Крупные комья пыли и каких-то волос чуть было не забили унитаз, бачок работал с трудом, хлюпая и изрыгая ржавую воду, что-то чавкало и плюхало за трубами – Олег с трудом умудрился не изгваздаться, но ему так не хотелось выглядеть неряхой!

И вот теперь, потеряв дар речи, он смотрел на ту, которую вызвал из небытия прошлого.

– Постарела? – спросила она его.

Олег покачал головой.

– Врешь, – рассмеялась она. – Мне уже двадцать семь!

– Мне тоже, – заметил он.

– А ты ведь даже не писал!

– Писал! – делано обиделся Олег, понимая, что она права.

– Первые два года, а потом?

Он развел руками.

– Ты не настаивала.

Они ели курицу с рисом и пряностями, пили вино и болтали обо всем – о детских шалостях, о тех, кто так и остался в прошлом полузабытыми тенями, о том, о чем мечтали – и что так и не довелось исполнить.

– Оставайся? – попросил он, когда за окном сгустились сумерки.

Она посерьезнела.

– Олежек, я тебя, конечно, люблю – но мы ведь не виделись… сколько, пятнадцать лет?

– Семнадцать.

– Тем более. Мы даже не переписывались – не только по почте, но и в Сети! Да, мы дружили в детстве – и спасибо тебе, что помог мне вспомнить о том прекрасном времени, – но это было давно! Я не знаю тебя, ты не знаешь меня, и…

– Ленк, Ленк… – поднял он ладони в предупреждающем жесте. – Я ничего такого не имел в виду. У тебя же нет кота, собаки… мужа?

– Спасибо, что именно в таком порядке перечислил, – рассмеялась она. – Нет.

– Ну и вот… тебя никто не ждет дома.

– И снова спасибо за то, что об этом напомнил.

– Блин, ты всегда была язвой! Тебе ж никого не надо кормить, а цветы переживут один день без полива. Отсюда до твоего Старого Кировска минут сорок ехать, а транспорт уже плохо ходит.

– Я думала, что кавалер вызовет мне такси, – усмехнулась она.

– Ну Ленк… обещаю, не буду приставать!

– Ну ладно, – вздохнула она. – Скажи спасибо, что у нас на работе униформа, а то бы я ни в жисть в несвежей одежде там не показалась.

– Спасибо! – он перегнулся через стол и, прежде чем подруга успела отшатнуться или остановить его, звучно чмокнул ее в нос.

Ленке не спалось. Олег постелил ей на диване в зале, а сам ушел в одну из комнат – и не предпринимал никаких поползновений. Но ее беспокоило не это. Слишком уж внезапно ворвалась старая детская – даже не подростковая! – любовь в ее одинокую и размеренную жизнь. Она успела побывать замужем – неудачно и скоротечно, так и не успела обзавестись детьми, – как бы ни пели на один мотив все тетушки о том, что «часики тикают». Так, может быть, вот она – ее судьба? И тут же обрывала себя – ну что за глупости, право слово? Она же совершенно не знает нынешнего Олега. А уж то, какими они были в детстве… разве это имеет теперь какое-то значение? Все меняются с годами.

Она откинула одеяло и тихонько, на цыпочках, пошла на кухню. Там налила в стакан воды из-под крана и долго, по капле, цедила ее, глядя в окно.

В тусклом свете одинокого фонаря кто-то копался в помойке. Бесформенная, сгорбленная, похожая на груду тряпок фигура переходила от одного бака к другому, выворачивая на землю коробки, мешки, ячейки из-под бутылок. Пластиковые пакеты она разрывала и методично перебирала их содержимое, усеивая все вокруг себя мусором.

Ленке вспомнилось, как когда-то, в детстве, они с девчонками точно так же копались в пыли под перекладинами, на которых соседи выбивали ковры. Если везло, то удавалось найти бусинки или булавки – бесхитростные девчоночьи сокровища. Родители, конечно, ругались, заставляли выкидывать «всякую грязь» – а они прятали свои находки в вырытые в песке и прикрытые цветным бутылочным стеклом «секретики»…

Ей почему-то стало стыдно, и она отвернулась от окна.

Что-то булькало и хлюпало под раковиной, чуть громыхало помойное ведро. Наверное, подтекала труба, надо будет, чтобы Олег с утра посмотрел. Не хватало еще начинать ему новую жизнь с затопления соседей.

Оставив стакан на столе, Ленка прошлепала – пол холодил босые ноги – обратно в залу. Она еще долго крутилась на продавленном (неудивительно, что прежние хозяева оставили его) диване, вдыхала чуть солоноватую пыль, морщилась от врезавшихся под ребра пружин, подтыкала поудобнее одеяло. В голову лезли какие-то мутные, тяжелые мысли – она чувствовала себя бесполезной, ненужной, отжившей свое, медленно разлагающейся где-то на задворках жизни. В углах комнаты шевелились вязкие серые тени, они тянулись к Ленке, что-то бормоча, бормоча, бормоча… Голову распирало от накатывающего, как волна, гула – и Ленка едва успела свеситься с дивана, как ее вырвало.

– Здесь тоскливо, –