Да родится искра - narsyy

на соседа и успел прокусить ему горло, пока не вскинулись остальные. Порченого зарубили, но и истекающий кровью бедолага не выжил. После этого случая Феор стал на рассвете осматривать всех членов отряда и перекидываться с каждым хотя бы парой слов.

В поезде начались споры, отчего болезнь настигла их. Рина присоединилась к ним слишком давно, чтобы явиться тому причиной. На дороге люди попадались редко, и наемники тут же обнажали мечи, едва кому-то приходила охота подступить поближе. Ругань и пререкания ни к чему не привели — каждый остался при своем мнении, и напряжение в отряде только возросло. Казалось, само небо рождало споры новой заразы и пропитывало ими жгучий воздух.

Необъятная, продираемая ветрами пустошь ширилась до утопающего в дымке горизонта, взбираясь на пологие холмы и спускаясь к бесплодным долинам, где когда-то пролегали русла ныне засохших рек. Раскаленная пыль слепила глаза, повязанные на лицо платки из тонкой ткани помогали мало.

Навстречу почти никто не ехал — видно, уже нарвались на орды беженцев и развернули фургоны. Иногда они догоняли тех, кто выехал раньше, и поражались тому, как быстро люди превращаются в зверей, даже если поветрие не затрагивало их. Ожидать от них можно было чего угодно. Кто-то молил взять с собой, другие просили еды. Были и те, кто мало отличался от порченых: разбойники, мародеры или просто одичавшие от голода, жажды и ужаса несчастные. Стычки с такими случались едва ли не каждый день.

Однажды на дорогу выползла посеревшая от пыли фигура, что из последних сил протягивала в дрожащих руках сверток с младенцем. Тот был уже мертв.

Вьюки с провизией, запасенной в Ховеншоре за цену впятеро больше рыночной, пустели. Кирбы с водой уже показывали дно. Колодцев на пути встречалось все реже, а в тех, что были, часто плавали мертвецы. Верблюды, сокровища пустынь, подолгу могли обходиться без воды, а вот людям пришлось тяжко.

Погонщики то и дело ссорились и жаловались, что им урезают паек, вояки нервно роптали. От лишений и банальной скуки они все чаще стали поглядывать на Рину. Молодка приглянулась бы и самому разборчивому мужу, а уж черни после многодневного воздержания от посещений борделей — и подавно. Феор не находил себе места от беспокойных мыслей и не расставался с коротким мечом, а Рине на всякий случай вручил кинжал. Назревал бунт.

Наемники все чаще не слушались его приказов. Однажды ночью они сговорились и сбежали, заколов стражу и прибрав почти все съестные припасы. Наутро их тела нашли в нескольких верстах. Они передрались между собой, никто не выжил.

Отряд сократился почти втрое против прежнего, и только поэтому они все же дотянули до обитаемых мест. Растрескавшаяся от недостатка влаги земля под ногами стала затягивать раны, тут и там уже показывался редкий чахлый кустарник, и скоро мир вокруг запестрел зеленью. Целый ковер бушующей под властью ветра травы раскинулся насколько хватало глаз. Воздух наполнился свежестью и ароматом душистых полевых цветов. К ясному небу потянулись одинокие финиковые пальмы. Тут и там журчали ручьи, слышалось стрекотание бесчисленных насекомых. Вдали темнел густой лес, где можно было разжиться дичью и птичьими яицами.

Они приближались к предместьям.

Но задолго до того, как показались белокаменные стены и тонкие жемчужные башни Теима, они поняли, что город не станет спасением. Сначала появился запах. Удушливый трупный смрад разносился далеко от сети дорог — настоящего кладбища, где жирными чернильными росчерками выделялись остановившиеся там навсегда, наполовину занесенные пылью гробы телег, фургонов и прочих трофеев владычицы смерти.

Небосклон потемнел от гари и дыма. Людей и померших прямо в упряжи животных некому было убирать. Трупов оказалось так много, что у главных ворот не видно было ни клочка земли. К стенам подступило грозное колышущееся озеро из сбитых ветром палаток, по которым успел пройти очищающий огонь пожаров.

Ясно как день, что наместник Теима, перепуганный самыми мрачными слухами, заперся и до последнего не впускал беженцев. Должно быть, напирающие жители Ховеншора и окрестных селений взяли город в настоящую осаду: заблокировали все пути снабжения и перекрыли дорогу на речной порт, тем самым вынудив открыть ворота.

На городских стенах не сновали дозорные, и за все время, пока они в полном молчании проезжали мимо, им не встретилась ни одна живая душа. Прежде оживленные гавани пустовали, кое-где на берег выбросило останки судов, чьи капитаны слишком спешили, чтобы соблюдать осторожность, а потому наскочили на коварные подводные рифы.

Не было видно нигде и порченых, которые остерегались солнца и днем показывались редко. Даже падальщики-вороны, почуявшие дыхание гибельной хвори, кружили и кричали вдалеке, но спускаться к добыче не отваживались. Их голодный грай звучал последней песней очередному умирающему городу. Золотоносный, сияющий богатым убранством, взметающий в небо бесчисленные светозарные шпили Теим пал в несколько недель и превратился в проклятое чумное гнездо, как Ховеншор и Горсах. Никого из родных Феор так и не нашел.

Спустя почти месяц скитаний по степным просторам и разбитым холмистым тропам порядком ослабевший, потерявший половину тягловых животных караван Феора достиг земель Камышового Дома, чьи болота стали неодолимым препятствием для убийственной хвори. Туда поветрие не проникло.

Феор устроился гостем у местного ростовщика, с которым поддерживал дружеские отношения, распустил погонщиков и охрану. Там Рина впервые проявила к нему ответные чувства, и вскоре они поженились, однако перенесенный ужас еще много лет отзывался в памяти и возвращался вместе с кошмарами.

Неужели все это может повториться…

Глава 16 - Потерянный свет

С выжженным сердцем и пустой головой Старкальд провел следующие несколько дней в местной лечебнице. От потрясения и накатившего горя жизнь его остановилась, утратила всякий смысл. Все прочие думы выветрились, как осенние листья. В груди теперь пульсировала темная зияющая бездна. Его будто лишили опоры, отобрали то самое, что гнало кровь по жилам. Погас единственный огонек, что рассеивал гнетущий мрак его жизни.

Он послушно позволял лекарю перевязывать раны, счищать с них гной и обрабатывать зловонной мазью, которая щипала, пропекала до самых костей и в иное время заставила бы выть волком.

Работать Старкальд пока не мог, поэтому отлеживался на крытой старым одеялом соломе, уставившись в балки стропил. Поднимался он, только когда одноглазый служка приносил плошку каши и два или три раза окликал его. Червяки в первое время подсаживались рядом и спрашивали о чудовище и пещерах — для них он стал настоящим героем. Старкальд отвечал неохотно, почти не соображая, какие слова слетают с его уст. Пару раз у койки он