Повести и рассказы - Джо Хилл

везунчик? — произнес водитель. Этому деревенскому придурку и в голову не приходило, что Сондерса почти разрывает на части. — А что случилось с вашим шофером?

— Что?

Вопрос Сондерс не понял: возбужденный и расстроенный, он едва его услышал. Они остановились у светофора, и Сондерс повернул голову к окну. На перекрестке нежничали два тинейджера. С ними — пара собак: они прижимались к хозяевам, хвосты нервно хлестали по бокам, видно, ждали, пока молодежь закончит с поцелуями и позволит собакам погулять. Только с подростками что-то было не так. Такси снова двинулось, когда до Сондерса дошло, что именно. Раздраженно хлещущие хвосты — а где, собственно, они крепились к собакам? Теперь он вообще сомневался, что в компании на перекрестке была хоть одна собака.

— Где мы? — спросил Сондерс. — Где я? Это Фоксбиф?

— Близко даже не Фоксбиф, сэр. Это Верхний Вулвертон, — ответил водитель. — Так его частенько зовут. А как еще нашу глухомань назвать? Не глухоманью же? Хотя самый край известного мира, да.

Он неспешно проехал вдоль весь следующий квартал и подрулил к бордюру. На углу располагалось кафе: большие блестящие витрины ярко светились в темноте золотыми квадратами, стекла запотели изнутри. Даже с заднего сиденья прочно запертой машины Сондерс слышал раздающиеся в заведении звуки. Похоже на псарню или зоопарк.

У парадной двери топталась небольшая группка. Резная деревянная пестрая вывеска у двери изображала волков на задних лапах, собравшихся вокруг стола, в центре коего размещалось большое серебряное блюдо, и на нем — красиво разложенные бледные человеческие руки.

— Вам сюда, — оповестил таксист.

Он обернулся, и его морда почти прижалась к стеклу, которое разделяло места водителя и пассажира. На стекле оседал белый пар.

— Я имею в виду, можете позвонить отсюда. Правда, боюсь, придется пробиваться с боем.

Он издал фыркающий звук; Сондерс решил, что это смех, хотя больше походило на то, как собака пытается выкашлять ком шерсти.

Сондерс не ответил. Он сидел на черном кожаном сиденье и пялился на толпу у двери «Материнских ручек». А они, они тоже смотрели. Некоторые направились к такси. Сондерс твердо решил не издавать ни звука, когда его поволокут наружу. В Кашмире он научился сохранять безмолвие, и если хватит силы, ему придется потерпеть всего минуту-две, — а потом безмолвие обойдется без его помощи.

— Хорошее семейное заведение, вот что здесь, — пояснил водитель. — Вот уж где подают отличный обед. И знаешь, приятель, ты подоспел как раз вовремя.

Перевод: Надежда Казанцева

У серебристых вод озера Шамплейн

Joe Hill. "By the Silver Water of Lake Champlain", 2012

«Бамс! Бамс!» Робот прошаркал в непроглядную черноту спальни и замер, уставившись на людей.

Женская особь застонала, откатилась подальше и накрыла голову подушкой.

— Гейл, солнышко, — облизывая пересохшие губы, попросила мужская особь, — у мамы страшная мигрень. Можешь шуметь где-нибудь подальше?

— Могу предложить стимулятор — чашку кофе, — бесстрастным голосом прогудел робот.

— Убери ее, Раймонд! — простонала женщина. — Голова раскалывается!

— Выйди, Гейл. Видишь — мама не в себе.

— Обнаружена ошибка! — не унимался робот. — Сканирование жизненно важных органов идентифицирует ее как Сильвию Лондон. Она в себе, целиком и полностью.

Робот склонил голову набок в ожидании дальнейшей информации. Нахлобученная на макушку кастрюля съехала и с оглушающим звоном грохнулась на пол.

Маму подбросило на кровати. Ее нечеловеческий, полный страдания бессловесный вопль так напугал робота, что тот на миг забыл, кто он, и снова превратился в Гейл. Гейл подхватила с пола кастрюлю и поспешно — «бумц! бумц!» — затопала в сторону гостиной.

Очутившись в безопасности, она осторожно заглянула назад, в спальню. Мама уже рухнула обратно, накрывшись подушкой.

Раймонд улыбнулся дочке из темноты.

— Возможно, роботу по силам изобрести противоядие? Антимартини, — подмигнув, шепнул он.

Робот моргнул в ответ.

И приступил к поставленной задаче — выводу отравы из жизненной системы Сильвии Лондон. В кофейную чашку полились лимонный и апельсиновый соки, полетели кубики льда, масло, сахар, потекла жидкость для мытья посуды. Результат пенился и сиял ядовито-зеленым, напоминая о венерианской слизи и радиации.

Гейл решила, что смесь станет съедобней, если подать к ней тост с мармеладом. Однако в программу закралась ошибка: тост сгорел. А может, задымился сам робот — замыкание в сложной системе проводов привело к сбою в законах Азимова. Все его платы раскалились, и робот не на шутку забарахлил. Опрокинул стулья, с грохотом своротил стопку книг с кухонной стойки на пол. Ужасный проступок, но Гейл просто не могла удержаться.

Она не услышала, как мать пронеслась через гостиную и поняла, что та уже в кухне, только когда Сильвия сдернула с ее головы кастрюлю и швырнула в эмалированную раковину.

— Ты что творишь?! — заорала она. — Боже мой, если я услышу еще хоть один звук, разорву кого-нибудь на куски. Не удивлюсь, если себя.

Гейл молчала, чувствуя, что это сейчас самое безопасное.

— Сгинь с глаз моих, пока не сожгла весь дом! Господи, кухня в дыму, тост сгорел! А что за ужас в чашке?

— Лекарство для тебя, — сообщила Гейл.

— Нет от этого хоть какого-то лекарства, — простонала мама.

Гейл подумала, что двойное отрицание «никакого лекарства» подошло бы лучше, но решила, что разумней сейчас ее не поправлять.

— Мне бы хоть одного мальчика, те молчат. А четыре девчонки гомонят, как воробьи на дереве, сил никаких нет!

— Бен Кворрел вовсе не молчит. У него рот не закрывается.

— Иди погуляй. Все идите погуляйте. Не хочу никого слышать, хотя бы до завтрака.

Гейл зашаркала к гостиной.

— И сними кастрюли с ног! — скомандовала мать, потянувшись к подоконнику за пачкой сигарет.

Гейл изящно освободила сперва одну, потом другую ногу от кастрюль, изображавших ступни робота.

В гостиной двойняшки играли в «тачку» — Минди держала Мириам за лодыжки, та пыталась идти на руках. За столом над альбомом для рисования склонилась Хезер.

Гейл заглянула сестре через плечо. Разыскала калейдоскоп и навела его на рисунок. Лучше не стало.

— Может, тебе помочь? Я умею рисовать кошкин нос, — предложила она.

— Это не кошка.

— Да? А кто?

— Пони.

— А почему розовый?

— Потому что мне так нравится. Розовый красивей, чем обычные лошадиные цвета.

— Никогда не видела лошадь с такими ушами. Пририсуй лучше усы, и пусть будет кошка.

Хезер смяла рисунок и вскочила, опрокинув стул.

В ту же секунду Минди впечатала Мириам в угол кофейного столика. Та взвизгнула и схватилась за голову, а сестра бросила ее ноги с грохотом, от которого содрогнулся весь дом.

— Хватит швыряться стульями! — проорала, ворвавшись из кухни, мать. — Почему с самого утра все швыряют