Эринии и Эвмениды - Риган Хэйс

И вскоре им представился идеальный шанс, чтобы устранить меня.

Имя этому шансу — Гаспар Молина. Все началось с него и им же закончилось.

Он был на год старше, и ему оставался только выпускной класс. Поначалу Гаспар только ронял вожделеющие взгляды на Дэнни, но перед каникулами просто подошел к ней и подарил томик со стихами Дикинсон, с тех пор так ею любимый. Испанский темперамент сделал его бесстрашным и уверенным, а Даньел всегда питала слабость к решительным юношам. Она даже не пыталась строить из себя недотрогу и быстро сдалась в его объятия в течение лета. Осенью в чате академии их уже нарекли парой и судачили о влюбленных без умолку, не подозревая, сколько нюансов спрятано за ширмой.

Дэнни поверяла мне все свои мысли и опасения. Надо ли говорить, как часто в разговорах с ней звучало имя Гаспара? Он неудержимо вытеснял меня из ее жизни, крал наше с Даньел время. Я готова была его возненавидеть, но Дэнни быстро остудила мой пыл, пообещав познакомить с Гаспаром ближе.

«Тебе просто нужно узнать его, Би, — увещевала она, — и ты поймешь, почему он стал мне так дорог».

Припертая к стенке, я согласилась. Тогда я еще не знала, чем обернется мое с ним близкое знакомство…

Стояло жаркое лето, мы были на каникулах. Совершенно не нужная своей тетке и свободная от ее надсмотра, я гостила у Даньел с месяц, если не больше. Вечером она пригласила нас с Гаспаром в кино, чтобы, как она выразилась, «помочь нам полюбить друг друга». И хоть Дэнни имела в виду иной сорт любви, слова ее оказались пророческими, на нашу общую беду.

Гаспар пришел, как сейчас помню, одетый в рубашку в горчично-синюю клетку и черные джинсы. Видеть его без формы было непривычно и странно. Он уже не выглядел заносчивым кретином, каким я величала его за глаза. Простота вкупе с харизмой быстро примирили меня с его существованием подле Даньел. Если раньше мы тянули одеяло каждый в свою сторону, то теперь готовы были уступить друг другу и перестать терзать подругу на части.

Втроем нам стало спокойнее. Гаспар шутил так, что потом болел живот, а Дэнни казалась счастливой как никогда. Два ее близких человека теперь были рядом и не устраивали грызни, чего еще желать?

Однако одному из нас этого оказалось мало…

Для меня уже не было в новинку, что Гаспар мог написать мне в любое время или даже позвонить. Мне думалось, что так он закрепляет нашу дружбу. Ради Даньел. Но я жестоко ошиблась.

И самое страшное, что, даже раскусив его, я тоже включилась в игру.

За перепиской последовали первые встречи, уже без моей подруги. Невинные прогулки где‑нибудь за городом, где нас не могли увидеть знакомые. Поход в кино на вечерние сеансы в полупустой зал… Меня не смутила его просьба «ничего не говорить Дэнни», это уже было само собой разумеющимся условием, чтобы не нарваться на ее ревность. Тогда думалось, что и ревновать, в сущности, не к чему: мы не держались за руки, болтали о сериалах и книгах, я даже сама платила за себя в кофейнях. Но потом случилось то, что перечеркнуло все границы, за которые мы прежде не собирались переступать. И когда их не стало, ни один из нас не повернул назад.

Однажды мы нарушили правило, которое сами же установили, — встречаться в малолюдных местах. Гаспар предложил поехать в Лондон и посетить галерею Тейт, и я согласилась, посчитав, что в скоплении посетителей нам не встретятся знакомые.

В галерее я бывала дважды (один раз еще с родителями) и оба раза обмирала как вкопанная у картины Артура Хьюза «Апрельская любовь». И к ней же я устремилась снова, чтобы полюбоваться на совершенно очаровательный образ девушки в сиреневой юбке.

Поразительная сочность цветов, натуралистичность сплетений лиан плюща полностью захватили мое внимание. Сама девушка лучилась весенним светом, а на карминовых губах застыла влюбленная улыбка. Теперь я ощущала с ней особое родство.

— Ее звали Трифена, — сказал Гаспар, становясь рядом. Его руки нежно опустились мне на плечи. — Когда Хьюз писал ее, то был без памяти влюблен и женился на ней. И я понимаю его: как не полюбить Трифену? Она прекрасна, Беатрис. Как и ты.

Я даже не успела опомниться от его слов, как вдруг он поцеловал меня. Сначала невесомо, нежно, а затем глубоко, по-настоящему. Тот преступный поцелуй привязал нас друг к другу и превратил меня в соучастницу бесчестной любовной авантюры.

Мы оба влюбились, и Даньел как связующее звено отныне стала не нужна. Слова ее исполнились, пусть и не так, как ей хотелось.

Остаток лета я почти не виделась с Дэнни, да и у нее появились свои заботы. С Гаспаром же я виделась через день, выбирая для встреч малолюдные места, поскольку домой к себе он меня не приглашал. Сначала я обижалась, чувствуя себя позорным пятном в его репутации, но потом успокоилась. Я не Даньел, которую и с родителями познакомить не стыдно. Я лишь замена на время, пока снедает скука, и такая роль меня вполне устраивала.

Мысль, что хоть в чем‑то я могла обскакать Дэнни, разжигала внутри целый пожар, противиться которому не было сил.

Но подступивший сентябрь затушил пламя чувств. Теперь нам с Гаспаром предстояло нацепить карнавальные маски, чтобы скрыть ухмылки, полные тайного греха.

От невозможности часто видеть Гаспара, касаться его, дарить поцелуи я быстро затосковала. Встречаясь в коридорах академии, мы обменивались взглядами, чуть кивая и не смея выказать истинных эмоций. При Дэнни мы вели себя так благопристойно, что становилось даже смешно. Мы были точно два ребенка, скрывающие от матери серьезную провинность. Притворщики из нас вышли что надо, и Даньел ни о чем не догадывалась. Слушая после занятий об их с Гаспаром планах на будущее, я едва сдерживала смешок. Неужто она считала, что после выпуска Гаспар будет хранить ей верность, если он не старается сохранить ее даже сейчас?

Впрочем, та же угроза нависла и над нашим с ним союзом, и мысль об этом разъедала изнутри.

Время неумолимо бежало вперед, близилось Рождество. Я боялась, что к выпуску Гаспар охладеет ко мне и выбросит, точно мусор, отправляясь с чистым сердцем во взрослую жизнь. Нужно было как‑то привязать его к себе, отвоевать себе участок