Эринии и Эвмениды - Риган Хэйс

всякий раз, даже когда его не было рядом, меня мучило отчетливое ощущение, что он наблюдает за мной украдкой. Или же мне пора диагностировать паранойю, что более вероятно. Когда за тобой без устали подсматривают в замочную скважину, волей-неволей приучаешься к мысли, что исподнее твое выставлено на всеобщее обозрение. И все, что ты можешь сделать, так это сохранить невозмутимый вид, ничему уже особенно не удивляясь.

Я медленно шагаю по снежным крупинкам, не успевшим растаять, и те хрустят под подошвами ботинок. Руками я обхватываю стопку учебников, пальцы без перчаток нещадно мерзнут, и я дую на них, чтобы согреть. Ноябрь кажется чересчур поспешным гостем и очень кусачим, но оставаться в комнате после вчерашнего не хочется. Даже отморозить задницу на улице теперь мнится куда лучшей перспективой, чем сидеть взаперти в недружелюбных стенах. Да и Мэй Лин начинает косо на меня поглядывать: ее умственных способностей наверняка хватит, чтобы уличить меня в краже мистера Скиттлса, а значит, лучше не попадаться ей на глаза от греха подальше.

За спиной раздается хруст. Краем глаза я вижу неясную тень, промелькнувшую неподалеку. Сердце бьется в груди, кровь стучит в ушах от необъяснимого и безотчетного страха. Мне начинает мерещиться, что в завываниях ветра слышен едва различимый шепот. Кто‑то зовет меня по имени и твердит: «Твое желание исполнится…»

Быстрым шагом я направляюсь к анфиладе, ведущей к часовне Уэст-Ривера. Дробный стук моих каблучков отскакивает от стен и арочного потолка.

«Наверное, показалось», — думаю я, опуская взор под ноги. Но шепот повторяется.

Не показалось.

Ноги все быстрее несут меня вперед, как вдруг я слышу отчетливый вздох позади.

Я оборачиваюсь, перебарывая страх. Никого.

Затем разворачиваюсь, чтобы побежать что есть мочи, но тут же врезаюсь в кого‑то.

— Привет, Беатрис.

Тот самый парень, новенький. Бледный призрак, как я прозвала его. Но не припомню, чтобы сообщала ему свое имя.

— Э-э-э… Привет.

Он подкрался совершенно бесшумно, незаметно. Будто и правда не был из плоти и крови… Я бы действительно предположила страшное, если бы так больно и ощутимо не влетела в него.

— Куда держишь путь?

Обычно парни в академии не утруждают себя подобными фразами, а бросают короткие «Ну, как оно?» или «Дунем за кампусом?», и это вроде как в порядке вещей. Этот же тип пугает меня до чертиков.

— Иду в часовню, чтобы позаниматься.

— Необычный выбор. Разве библиотека не подходит для занятий?

Его вопрос вгоняет меня в ступор. Ну конечно, он же еще не знает, кто может поджидать меня в библиотеке и что со мной сделают, если я осмелюсь зайти туда без дозволения.

— Там слишком… людно. Не люблю людей.

Его ответ поражает меня:

— Я тоже.

Что‑то от социопата и правда в нем есть. Малообщительный, закрытый, с этой его блуждающей улыбкой, он отлично вписывается в лонг-лист тех личностей, с кем обычно не рекомендуют вступать в какие‑либо связи. Мог ли он и правда преследовать меня все это время?.. Под свитером пробегают мурашки.

Никто ничего не знает о его прошлом. За несколько дней после его зачисления никому не удалось накопать о нем хоть какие‑то подробности, и это только множило самые дикие слухи среди учащихся Уэст-Ривера. Вчера Финча примешали к некоему скандалу с интимным содержимым в прошлой школе, откуда его, разумеется, выгнали, сегодня сделали наркошей со стажем, заверяя, что он толкает дурь младшеклассникам. А завтра наверняка припишут ему еще более неубедительную предысторию, ибо конвейер безумных выдумок уже не остановить.

Но мне во все эти россказни не верится. Он безусловно странный и загадочный, но по-другому. Есть в нем нечто лишенное естественности, свойственной обычным людям.

— Можно тебя проводить?

Я теряюсь и не нахожусь с ответом. Хочу ли я его общества? Вернее, хочу ли я быть замеченной вместе с ним? Безотчетно осматриваюсь, нет ли кого рядом, и только потом киваю, даю добро. Он улыбается той самой непонятной улыбкой и сопровождает меня до часовни.

Мы идем чуть поодаль друг от друга, я нервно прижимаю книги к груди, теряясь в догадках, что сказать человеку, которого не знаю и даже побаиваюсь. Но он берет эту задачу на себя и спрашивает:

— Часто тебя травят?

— Откуда ты?..

Я даже не заканчиваю вопроса, как он опережает меня:

— Слухи, знаешь ли, разносятся быстрее поветрия чумы. Слышал от кого‑то, вот и спросил.

Ну да, разумеется. Он лишь ненадолго смещает меня с пьедестала королевы местных баек и сплетен, но еще чуть-чуть, и я снова ворвусь в ежедневные обсуждения за завтраком, из которых он узнает обо мне много нового и абсолютно лживого. По большей части.

— А ты веришь всему, что говорят?

Едкий вопрос срывается с губ прежде, чем я успеваю его хорошенько обдумать. А когда обдумываю, понимаю, что действительно хочу это знать.

— Нет, потому и говорю с тобой лично. Хочу узнать тебя настоящую, а не героиню чьих‑то сказок.

Не каждый проходит проверку на вшивость, но у него получается. Такого мне еще не говорили. Щеки мои вспыхивают пунцовым пламенем, и я прячу взгляд.

— Зачем тебе это? В Уэст-Ривере до кучи куда более интересных учеников, с кем тебе будет комфортнее.

— Мне комфортнее с тобой.

Его лютая искренность обдает меня жаром. Ну и кто так в наши дни вообще разговаривает?.. Он должен бы бросить в меня гадкое словечко, как все они, затем развернуться и, махнув рукой, уйти восвояси, прибавляя новую историю о «шлюшке Би». Но он почему‑то не уходит.

— Со мной гулять опасно. Другие могут затравить.

Ему бы поостеречься, на манер Рори Абрамсона. Даже он обожает меня в сторонке, осторожничает и не решается открыто проявить свои намерения, ибо знает, что со мной станет еще большим изгоем, чем есть сейчас.

Но новенький только фыркает, мутные серо-голубые глаза его смеются.

— У них это ни за что не получится, но я был бы рад посмотреть на их жалкие попытки.

И откуда в нем такая уверенность? Во мне зарождается белая зависть.

Незаметно мы доходим до часовни. К тому моменту я успеваю немного замерзнуть, и он, видя, как я подрагиваю, протягивает свои перчатки.

— Вот, согрейся на обратном пути.

Сначала я не двигаюсь, обомлев от его благотворительности, но затем молча беру перчатки и тут же натягиваю их. Он, не моргая, растягивает губы чуть шире и вдруг поворачивает назад.

Неожиданно для себя я выпаливаю:

— Не хочешь посидеть со мной?

Он останавливается. Между нами простирается неловкая тишина, морозец больно впивается мне в щеки. Обернувшись, он как‑то неприязненно осматривает часовню, кривит лицо