Азбука для побежденных - Екатерина Витальевна Белецкая

Бабуля Мелания развязала, наконец, бечевку, и развернула бумагу — перед ней лежали сейчас самые обычные очки, круглые, в тонкой металлической оправе.

— Ой, — сказала Аполлинария. — Я думала, они какие-то особенные будут, а они самые обыкновенные. Но почему же свёрток был такой тяжелый?

— Потому что истина, она тяжелая, — вздохнула бабуля Мелания. — Понимание истины, знание, это всегда тяжкий груз. Или думаешь, что большинство предпочитает обходиться без истины просто так? Нет, конечно, нет.

— А ещё есть истины ложные, — добавила тётя Мирра. — Они почти как настоящие, только не весят ничего. Вот такие многие в охотку таскают. Вроде как у тебя есть истина, но при этом делать ничего не надо, и легко. Они этим даже козыряют иногда. Мол, смотрите, я познал истину, и стало мне легко-легко. Да как же. Если слышишь про «легко», сразу знай — это не истина, это фальшивка.

— То есть настоящая всегда тяжелая, — полуутвердительно произнесла Аполлинария.

— Тяжелая, — подтвердила бабуля Мелания, водружая очки себе на нос. — А иной раз и неподъемная. Отличные очки, молодец, Велиал, хорошая работа.

— Велиал? — переспросила Аполлинария.

— Демон, — хмыкнула бабуля Мелания. — Не самый крупный, местный, локальный, так сказать. В нашем районе Города подрабатывает. А Велли, она дочурка его. Думаешь, истина просто так называется беспощадной? Он жалости не знает, по его природе ему так положено, поэтому и может он такие штуки делать. Другой бы кто не справился. Он отливает из особого стекла линзы, а Велли доводит их до ума, полирует, в оправу вставляет. Ну и добавляет от себя чутка жалости, разумеется. Для баланса и гармонии. Она всё-таки женщина, а женщины, они по природе своей жалостливы. Велли не исключение.

— Как-то это страшно звучит, — сказала Аполлинария. — К тому же мадам Велли показалась мне как раз безжалостной.

— Была бы она безжалостной, эксперименты свои не на мышах бы ставила, — хмыкнула тётя Мирра. — Эх, Поля, Поля. Учись смотреть шире, девочка. Не видала ты, кажется, безжалостных. По крайней мере, пока.

— Не знаю, — Аполлинария вздохнула. — Может быть, и так, а может, и нет. Бабуля Мелания, я хотела сперва попросить у вас очки померить, но сейчас раздумала. Кажется, я ещё не готова к такому. Вы все правы: я себя чувствуют совершеннейшей дурой, которая опять проиграла по всем параметрам. Даже про истину, и то не поняла.

— Ты не дура, — покачала головой баба Нона. — Ты не доросла ещё просто до этого. Дай-ка угадаю — ты сейчас ощущаешь себя побежденной и подавленной из-за того, что не распознала истину, ведь так? Я права?

Аполлинария кивнула.

— Может быть, если бы у меня были очки, я бы сумела, — сказала она.

— В очках любой сумеет. А ты без очков попробуй, — посоветовала тётя Мирра. — Бабуле Мелании очки нужны сейчас для скорости, чтобы работать быстрее, а тебе, Поля, пока что торопиться некуда. Поэтому ты без всяких очков обходись. Просто будь повнимательнее, постарайся замечать то, что на первый взгляд неочевидно. Как с мышами, поняла?

— Вроде бы да, — кивнула Аполлинария. — Я попытаюсь.

— Вот и умница, — похвалила тётя Мирра. — А теперь ступай к своим подругам в кафе, заждались уже, поди.

— Вы же меня сами ругали за кафе, — напомнила Аполлинария.

— И в мыслях не было, — помотала головой баба Нона. — Просто гулять тебе побольше надо, не всё же на одном месте обретаться. Город большой, погода хорошая, вот и броди себе на здоровье.

— Мне немного страшно, — призналась Аполлинария.

— Это потому что ты не навострилась пока менять категории, — непонятно сказала тётя Мирра. — Но ничего, научишься. Не так это и сложно.

* * *

Когда Ит вошел в кухню, он увидел, что Лийга сидит за столом, а перед ней стоит нетронутая чашка чая, причем уже совершенно остывшая. Минут двадцать назад Лийга ушла из комнаты, чтобы не мешать ему читать, и сказала, что будет пить чай, вот только чай она себе налила, а пить почему-то не стала.

— Лий, чего такое? — спросил Ит, садясь напротив. — Задумалась?

— Да, — кивнула Лийга. Посмотрела на чашку, взяла, отпила глоток, и поставила обратно на блюдце. — Да, Ит, задумалась. Я в последнее время много думаю, если ты не заметил.

— Заметил, — согласился Ит. — Но ты ничего не говоришь.

— Правильно. Просто… есть вещи, о которых говорить больно, — Лийга опустила взгляд. — Но, наверное, всё-таки надо.

— Давай поговорим, — предложил Ит.

— Только пойми меня правильно, и давай без обид, — Лийга отодвинула чашку. — Я устала, Ит. Я старая. И я одна. Нет-нет-нет, не надо про то, что вы с рыжим относитесь к нам хорошо, и что мы дружим. Это иное, и ты превосходно сейчас понял, что я имела в виду. Мы чужие, Ит. Абсолютно чужие, потому что никто из нас не имеет права — ни на кого. Ни вы двое на нас двоих, ни мы обе — на вас. Моя душа давным-давно была отдана тем, кого со мной нет. И… я тоскую, Ит. Нийза, Рифат, наш дом, даже моя мастерская… мне кажется, что ты понимаешь меня сейчас, потому что ты испытываешь схожие чувства. Это так?

— Да, это так, — помедлив секунду, ответил Ит. — Мы все сейчас на самом деле в одинаковом положении, Лий. Каждый из нас не на своём месте. Вот только я совсем даже не уверен, что у меня это место в принципе теперь есть. То, что я видел во сне, тогда, на «Велесе»…

— Было вариантом той самой беспощадной истины, — с горечью сказала Лийга. — Дана тоже об этом сказала. Не стоит думать, что ей легко.

— Так никто не думал, — покачал головой Ит.

— Значит, я ошиблась. Мне показалось… — начала Лийга, но Ит её перебил:

— Киую, которую застрелили, Варвара, погибшая в машине, и Дана — это, пожалуй, самое страшное, что можно себе представит, Лий, — сказал он. — Стрелок, будь он проклят, собрал заменитель из тех частей,