Девять жизней октября - И. Ф. Сунцова

Может быть, думал об этом и дед. В детстве он был для меня просто объектом. Говорил слова, которые я слышал только от него, оберегал, когда я по детской безмозглости во что-нибудь вляпывался, а потом просто исчез. Все мы, бывает, что-то теряем: кто-то ключи от квартиры, а кто-то человека. Главное, чтобы это не был ты сам.

* * *

Все материалы сданы, я свободен. Хорошо знакомый путь, длящийся даже тогда, когда не особенно держат ноги, приводит на четвертый этаж завьяловской библиотеки. Захожу в читальный зал и привычно протягиваю руку за связкой ключей, которую укутанная в шаль пожилая библиотекарь достает из коробочки, лежащей на полке, и не чувствую ни ее руки, ни самих ключей.

– Там уже открыто, – говорит она, бросив взгляд из-под очков, и утыкается в свой рукописный журнал всего и вся.

Это что-то новое.

Опять прохожу через коридор, со скрипом распахиваю тяжелую дверь хранилища и – осторожно, ступенька – шагаю вниз. Тот, кто сидит за стеллажом, оборачивается и сквозь большой просвет между стопками книг смотрит на меня одно мгновение, – я вижу его озадаченные глаза, – а потом продолжает шелестеть страницами. Я бросаю сумку на пол, беру еще одну табуретку, дохожу до места, где закончил, и начинаю шелестеть страницами своей стопки газет.

Бегут минуты, переворачиваются страницы. В список добавляется Марина Кулагина, еще школьницей пропавшая в девяносто седьмом. Да, вспомнил. Я тогда во второй класс пошел. Ее мать поставила на уши весь город, но уже скоро все затихло… до пропажи деда в девяносто девятом. Это я забыть уже не смог – и теперь, четверть века спустя, переворачиваю страницы, лишь иногда думая о том, что пора поесть и кто этот тип за стеллажом.

Изредка устанавливается тишина, которую я привык ничем не заполнять, ведь лучше молчать, чем неловко мямлить; но в воздухе витает что-то, что нас скрепляет. Кажется, что мы, незнакомцы, делаем одно и то же и хорошо друг друга понимаем, как два рабочих рядом на одном конвейере. Что мы на этих страницах видимся, как я и те, кого я так же, не зная, ищу.

Шелест замолкает, и он снова смотрит в просвет. Я тоже.

– Макс.

– Артем.

– Я здесь уже не первую неделю сижу и прошел ту сторону, – говорю я, не понимая, зачем вообще это нужно. – Ты ищешь…

Слишком много мыслей о себе и своих проблемах. Можно подумать, другие живут так же и заботятся о том же. Правду говорили и мать, и бывшая: я жалкий эгоист.

– Да, – оживляется Артем, – ищу. Надолго тут задерживаться не хотел.

Он встает, выходит из-за стеллажа и оказывается лет на десять старше, чем я думал, выше и грузнее меня.

– Ты вообще… отсюда? – чуть дернув губой, продолжает он.

– Ну. – Я сглатываю.

– Так какого фига у вас здесь творится? – говорит Артем слишком громко, так, что где-то через пару стенок в читальном зале кашляет библиотекарь.

– Какого?

– Вообще не работали ваши. Висяк. Мама у меня здесь пропала, еще в девяносто шестом. За каким-то сюда рванула. Отец всю жизнь гнобил ее, а теперь, на смертном одре, опомнился, в голову втемяшилось – ищи. Кому это теперь надо? Нет, грит, ты сын, тогда не до того было, так хоть теперь уважь. Бред дементный, ни за что не поверю. Маму жалко, конечно, но что я знал тогда…

Я прослушиваю всю тираду с полуоткрытым ртом, не в силах опомниться, и выдавливаю:

– В девяносто… шестом?

Это еще раньше, чем дед и Марина.

– Да, да, – ставя руки в боки, повторяет он.

– И до сих пор не нашли?

– Всем наплевать было. – В его голосе слышен укор самому себе, который он вряд ли хотел показывать. – Бабку инфаркт хватил только.

– Знаю, – говорю я.

В отличие от многих разговоров в прошлом, это уже не вранье. Если раньше я плыл в холодном течении вяло, как полудохлая рыба, то теперь начинаю грести. И не потому, что очень сочувствую девушке Иванникова или Артему, который три десятка лет спустя угодил в какой-то бесперспективняк. А потому, что вижу связь, и она не дает успокоиться.

Я знал: их больше. И их будет больше, потому что я нашел заметки об Артемовой матери. Хоть чем-то помог ему, а он теперь поможет мне – это же в его интересах. Блокнот с общим списком лежит в пыли на общем столе, и мы снова молчим в унисон, шелестя страницами старых газет.

Глава 20

Максим. Не верь себе

Не думал, что могу пустить к себе в квартиру незнакомца. Хотя не такой уж Артем и незнакомец, раз знает всю эту историю, которую в таких подробностях не знает больше никто, кроме меня. Он понимает, зачем я это делаю, хотя бы процентов на пять. Если объяснять совсем просто, то можно сказать, что меня тяготят незакрытые гештальты. А углубляться пока не стоит. Лучше помнить о том, что он все равно может меня обчистить.

«Совсем жизнь не мила», – сказала бы мать и была бы в чем-то даже права, но гость мне много проблем не доставляет. Удовлетворился три дня назад приготовленной гречкой и котлетами из холодильника, вытерпел подтекающий душ, сходил в магазин за свои деньги, а теперь сидит в углу и ковыряется в телефоне. Я же разбираюсь с редакционным запросом по той самой сироте Яне Мироновой, пропавшей в две тысячи двенадцатом; по остальным смысла уже нет, а про Стаса известно все, что можно.

Потом гуглю – глухо. Ищу на сайте «Наблюдателя» – тоже. Открываю городской паблик – он тогда только появился, и, кстати, там мы в свое время познакомились с бывшей. Жму поиск по стене, ввожу «Миронова» – пусто. Выбираю дату, как раз почти ровно двенадцать лет назад, пролистываю половину постов за месяц, и наконец вижу нужный, пусть и без фамилии, зато в нем сорок четыре комментария. Теперь я смотрю на них уже далеко не теми глазами, которыми смотрел бы тогда, если бы все не пропустил.

Тетки исходят рыдающими эмодзи.

«Она у меня картонки спрашивала, для собаки домик делать», – пишет продавщица ларька за школой Яны.

«Встретились два одиночества», – отвечает эдак моя ровесница.

«А псинобесы уже здесь??!» – вопрошает местный тролль.

«Это не важно, собачка ушла на радугу, как и хозяйка, не на кого жалость выдавливать», – парирует еще один.

«Да ладно вам, мож, загуляла