Девять жизней октября - И. Ф. Сунцова

плюнула, я много гулял и наткнулся на Кирика – ему все еще много что позволяли обеспеченные родители. Заметив меня, он дернулся, а потом увидел, что это я, и тут же расслабился. Нес какую-то чушь мне в спину и подпрыгивал на месте, пока я ступал по засыпанному строительным мусором полу. Звук моих шагов утопал в его глупом смехе.

– А ты? А ты?.. Ты? – спросил он, захлебываясь и подбежав снова.

– Что я? – ответил я вопросом на вопрос, зная, о чем он спрашивает, но не желая это выдавать.

– Завтра… завтра приходи, сюда, покажу. – Кирик присел на корточки, и стало заметно, как слиплись его светлые волосы.

Кирика колошматило. Я обогнул его так, чтобы не коснуться, и отправился на улицу.

* * *

– Ты пришел? – спросил Артем.

– Нет, – смеюсь, – я себя, конечно, ненавижу, но не настолько. Ну и вообще, мы потом переехали.

– И мама говорила, что расскажет, как тут дела, – продолжает он какую-то свою мысль.

Из окна слышно, как часы на городской площади бьют одиннадцать.

– И дед обещал что-то показать. – Я продолжаю тоже говорить.

Дальше мы молчим и работаем, отмечаем галочками годы, не видя больше ничего нового, пока не остается один – девяносто девятый. Тот, ради которого я здесь.

Глава 21

Марина. Не до сна

Марина боялась дышать и твердила себе: «Мне все кажется, это сон», – вжимаясь в подушку. Она зажмуривалась и вновь открывала глаза, чтобы страшная гипсовая голова исчезла, но та неизменно находилась на том же месте.

– Твоя музыка – обрывки старых пленок, – открыло рот лицо с потолка.

– Это все не по-настоящему, – дрожащим голосом проговорила Марина.

– Я от печали моей обезумел… мне даже наяву видения снятся, – ответила ей голова.

Марина чувствовала неправильность происходящего. Сон не мог так ясно звучать, сон не умел быть таким четким. Наравне с ужасом и усталостью прошедших дней она внезапно ощутила внутри нечто новое, редко приходящее в ее мирное сознание. На смену страху пришла злость, и она прошипела за Марину:

– Убирайся, ты слышишь? Пошел вон!

И белое гипсовое лицо, будто пожав невидимыми плечами, исчезло, не оставив на потолке ни единой черточки.

* * *

– Мама, мне кажется, я схожу с ума, – сказала с утра Марина.

По кухне витал запах яичницы. Из радиоточки с приемником громко вещал «Маяк» с заставкой по мотиву «Не слышны в саду даже шорохи…». Сковорода шипела на огне и прыскала маслом. Спешившая на работу мама увертывалась от горячих брызг. На ее голове тряслись красные бигуди.

– Не придумывай, – ответила она дочери, выкладывая завтрак на тарелку.

– У меня часто кружится голова, и я вижу… всякое.

Лицо мамы, розовое до этой минуты, стало постепенно пунцовым:

– Ты решила бросить фортепиано?

– Почему? Нет. – Марина недоуменно посмотрела на маму. – Я же сказала, что мне просто нехорошо.

– Я слышала. Не хочешь, не играй. Устала заставлять тебя. Иди, гуляй, как твоя Динка. Потом в подоле принесешь и без образования маяться будешь.

– Ну, я же не это имела в виду…

– Я все сказала. Поступай как знаешь. Мне надо собираться. У нас сегодня юбилей на работе.

Сдвинув брови, мама быстро поела и, оставив посуду Марине, отправилась к зеркалу собираться. Марина сидела с остывшим кусочком яичницы на вилке и не могла понять, отчего все начало так странно меняться. Раньше на маму не действовали никакие уговоры, подготовка к консерватории являлась приоритетом Марининой действительности.

Марина вышла в прихожую, то ли посмотреть, как мама уходит, то ли еще раз убедиться, что ей не почудилось «музыкальное равнодушие» мамы.

Уже расправившая и уложившая жидкие кудри, мама стояла, накидывая на плечи плащ.

– Ну чего? – спросила она и потянулась за зонтом.

– Ты меня любишь?

Мама посмотрела на Марину и раскрыла зонт. Потом закрыла. Помолчала. Опять раскрыла. Закрыла. И повторила:

– Ну чего?

Марина моргнула и почувствовала, как внизу живота закрутило, завыло от осознания абсурдности происходящего.

– Ничего, – выдавила она, и мама, кивнув, вышла за порог.

Из окна второго этажа девушка проследила, как та, переступая лужи, направляется за угол. Жара, сравнимая с душной теплицей, сменилась пасмурным небом и дождями. Циклон, словно вагнеровские валькирии, налетал, сшибая высушенные травинки, и отступал, чтобы вернуться снова. Отрывистый стук капель о деревянные лавки сменялся нарастающим крещендо ливневых масс, бомбардирующих крыши хрущевок. Затем опять стихал и вкрадчиво звенел о перекладины и подоконники.

Марина с минуту прислушивалась к происходящему на улице и к своему внутреннему «я». «Я» говорило, что хочет убежать туда, где странности ее не найдут. Она прошла к телефонному аппарату, набрала знакомый номер, начинающийся с двойки, и услышала голос Динки.

Спустя полчаса подруги уже занимали металлические сиденья районного стадиона и держали наготове потрепанные зонты на случай возвращения погодных валькирий.

– Пакет… дай пакет мне, я зад промочила, – копошилась в карманах плаща Динка.

Влажные джинсы липли к коже на бедрах Марины, но она ничего не замечала и вдыхала запах мокрой земли.

– Дина, мне мерещатся ужасы…

– Например? – Подруга нашла желанный целлофан и положила на сиденье.

– Я вчера ночью с мужчиной на потолке разговаривала.

– И что?

– И он мне отвечал, Дина! – Марина повернулась к подруге.

Ветер, словно моряк с «Летучего голландца», вязал узлы на русых волосах Марины и звал за собой. Дина сидела с широко открытыми глазами и открывала рот.

– Дина?

– Марин…ин…ин…ин…

– Нет-нет, опять?! – Марина вскочила.

Она схватила подругу за плечо, застрясла, и Динка тут же отшатнулась:

– Эй, перестань!

– Ты начала заикаться, я подумала… – залепетала Марина и умолкла.

– Я?! Слушай, мне кажется, тебе уже надо лечиться. – Динка смотрела на Марину непонимающе и с опаской.

– Но я…

– Все, хватит-хватит. – Динка подняла руки вверх. – Я вижу, что ты там со своей мамой и пианиной дуреешь. Давай так, мы сейчас к Мишане сходим, у него дома никого…

– Мне нельзя надолго, – машинально возразила Марина, все еще перемалывая в себе зерна сомнения в собственной адекватности.

– А мы ненадолго. Сама сказала: «У мамы юбилей завода». Никто ничего не заметит. Передавали, что ливень будет так шарашить – никакая баба Тамара музыку не услышит.

И Марина поддалась.

* * *

Миша Иванов учился в параллельном классе и жил в одном доме с Динкой, длинном панельном строении на шесть подъездов. Они с детства общались и незаметно для себя превратились в пару. Веселые, безответственные, горячие – это нередко приводило к ссорам между влюбленными. Марина считала, что Динке стоило выбрать спокойного одноклассника Ванечку, ухаживавшего за подругой в прошлом году. Динка же любила