Девять жизней октября - И. Ф. Сунцова

по бокам еще два счастливца, которых он в тот день все-таки обошел, точнее перепрыгнул. Усталый, но довольный взгляд человека, уверенного, что он в жизни все делает правильно. Меня всегда такие люди раздражали, и сейчас я проглатываю это. Драные кредиты.

– В последний раз его видели… – заглядываю в заметки.

– Вон там, – она кивает за окно, – камеры проследили до парка, а дальше все, ничего не нашли.

– А куда он вообще собирался-то?

– Сказал, что нужно побыть одному. Но намекнул на какой-то сюрприз. Хотя, если знать… то намеки – это не его.

В голове что-то щелкает, и губы растягиваются в глупой улыбке, почти как у деда. Быстро собираюсь и делаю вид, что ничего не случилось. Выйдет еще из себя – мало ли проблем.

– А эта замкнутость – часто у него такое бывало?

Она, смотря будто бы в никуда, вздыхает.

– После того ДТП все чаще. На самом деле ему нужна была моя помощь, ну, чисто физическая, но он тогда так отдалился… Между нами будто стена выросла. Вроде бы и слышал меня, но все время думал о чем-то своем. Дома устроил проходной двор – вещи зачем-то продавал на «Авито». Как чувствовал, что ли?

– Это все из-за больших проблем со здоровьем. – Я делаю несколько глотков кофе и говорю без вопросительной интонации, вспоминая то, что уже знал.

Одно время Иванников, если говорить штампами, подавал надежды… Занимался прыжками в воду и был неплох. Вырвался из этой дыры и карабкался все выше и выше – в те времена, слыша о нем, я думал, что он загордится и вырастет так сильно, что потеряет всякую связь с Завьяловском. Но Иванников потерял не ее, а страх, сидя за рулем, и затем однажды управление, а потому здоровье. Они с девушкой, которая сейчас сидит и отупевшим взглядом смотрит на меня, вернулись сюда и пытались оправиться, а СМИ верещали об этом на все лады – и наш «Наблюдатель» тоже. Теперь жалею, что этим занимался не я – если бы только знал, что потом случится с Иванниковым…

– Да, – она кивает, как собачка-болванчик, которых сажают на приборную панель машины, – было тяжело. Но мы все равно хотели быть вместе… хотим. Я и не думала его бросать, как он ни боялся. Надеялась, он чем-то себя займет, и появился блог.

Что-то скрипит, – видимо, сиденье. – И она снова протягивает мне руку со смартфоном, только теперь там QR-код. Считываю его и сохраняю себе паблик, чтобы посмотреть без лишних глаз.

– Я отправлю вам все, что могу, но сама уже ничего не знаю. Обошла весь этот район… и так устала. – Ее голос дрогнул и поплыл.

Нет, только не слезы и не сейчас. Еще тебя успокаивать!

– Устала, – всхлип, – смотреть на то, на что смотрели его глаза. И угадывать, что из этого и вправду то. Эх, Стас-Стас…

Больше она ничего не может сказать, а потому разговор бессмыслен. Это можно было и онлайн узнать. Пока я допиваю кофе, взгляд блуждает, облапывая все вокруг, – кто знает, где и когда в голове снова щелкнет? Быстро выясняется, что лапаю все глазами не я один, и на меня смотрят двое, сидящие через столик. Близнецы, у каждого из которых на щеке то ли родинка, то ли татуировка – не вижу. Кроме них и нас в зале никого больше нет. Мы молчим, и они молчат – а говорили ли вообще?

Я делаю вид, будто записываю что-то в заметки, выдерживаю нужное время и прощаюсь. Собираю манатки, выхожу и прячусь в «фордик». До захода солнца еще далеко, но на улице темнеет, будто над ней нависло что-то большое. Света все еще сидит у окна, приложив руку ко лбу, и смотрит в никуда.

Если не считать ее и сотрудницы, кофейня абсолютно пуста.

* * *

«Ты так долго этого ждешь, Нелюбин, и так малодушно откладываешь. Трус», – мелькает в голове, когда я еду по ночным улицам в район моего детства. К избушке, где сидит не отвечающая на письмо Эля. Где можно узнать хоть что-нибудь, чтобы прояснить ситуацию, – если мне откроют.

Здесь все такое же, как было в детстве, двадцать пять лет назад, яркое и чистое. Этот город застыл в памяти, как застыли мои руки, обхватывающие руль. Сегодня Завьяловск такой, каким хочу его видеть только я сам, и никто другой. Такова и сама избушка, живая и прелестная, озаренная теплым светом. Сонно шумит листьями яблонька, а на крыльце сидит, вылизываясь, темный кот. Привет, пушистый.

Я прикасаюсь к ручке двери и слышу, как скрипит за ней голос деда: «Не найдешь, постреленок! Ни меня, ни имя…»

Он тоже здесь?

Тьма разевает свою пасть, и я лечу внутрь.

* * *

Пять пятьдесят пять. Алые цифры на табло часов врезаются в полумрак, и становится ясно: я опять не усну и буду весь день ходить как полумертвый. Особенно после этого сна и после вчерашнего. Так и не получилось взять себя в руки и осмотреть район, где пропал Иванников, а потом заехать в библиотеку, чтобы, идя из глубины лет, обработать очередную порцию периодики. Библиотекари на один день вздохнули свободнее, но сегодня я тоже буду в читальном зале как штык, что бы ни случилось и как бы ни было тяжело себя поднять. Они снова отведут меня в хранилище, где под замком держат то, что было предназначено мне, и я буду прочесывать все и фотографировать нужное.

Но сначала я, оправдывая себя тем, что теперь это для работы, открою «ВК». Эля не отвечает. Тогда зайду в блог Иванникова и узнаю, что записи в нем обрываются осенью две тысячи пятнадцатого, а несколько месяцев до того он звучит так, будто прощается. Вроде бы ничего и не пишет особенного, как и многие другие из тех, с кем потом происходит нечто из ряда вон, но в тексте сквозит: вы – здесь, а я ухожу туда и буду там. Его влечет что-то, голос, который большинство людей, запутавшись в делах, не слышат. Еще не знают, как он звучит, просто не хотят или даже боятся.

Потом я признаю, что сам боюсь. Но теперь вслед за ним слышу этот голос снова. Не в прямом смысле, конечно, – в психушку рано пока, – но слышу. Голос говорит: я дождусь. От меня еще никто не уходил – не надейся и ты, смертный. Тебя тоже позовут. А сейчас рано, живи пока как чувствуешь. Может, ты хочешь отключить телефон и уйти, чтобы тебя все наконец забыли,