Девять жизней октября - И. Ф. Сунцова

Вся лестничная клетка Мишани тряслась и гудела от громкой музыки. Scooter кричал: «Fire!» И друзья Мишани громко смеялись, обстреливая друг друга лимонадными крышками.

Мать-одиночка, старшая Иванова, пахала на трех работах, чтобы сын мог иметь «лучшую жизнь», Мишаня, как правило, выбирал иное. Он распахнул дверь 22-й квартиры, музыка усилилась, больше не сдерживаемая мягкой обивкой. Динка чмокнула парня в щеку и за руку увлекла Марину внутрь.

Между бессмысленными обсуждениями и плоскими шутками трое парней и Динка наполнили кружки «Барбарисом», щедро долив до края из второй бутылки более крепкого напитка. Пахло портвейном, и Марину затошнило. Мишаниных друзей она не знала и предпочитала стоять в стороне от общих разговоров, сжимая в руках кружку с нетронутым напитком.

– Маринка, ты чего такая деревянная? Не хочешь пить, давай я тебе «Юпи» растворю, – обратился к ней Иванов, и Динка, довольная его обходительностью, прижалась к парню сильнее.

– Нет, спасибо, я пью, – соврала Марина и приблизила кружку к лицу.

Она стеснялась смотреть на Мишаню с Динкой. Они липли друг к другу, обнимались и сливались в поцелуях. Марина никогда не целовалась, даже в щеку. Она не представляла себе человека, с которым хотела бы это сделать. Марина попыталась вообразить в голове образ желаемого возлюбленного, но вместо него ощутила запах ментола, горячие сухие ладони, помогающие взойти по ступеням, услышала «Зимнюю дорогу» Свиридова…

В районе трех часов пополудни раздался звонок в дверь, и Иванов запустил к себе новых гостей. Если бы Марина пила в этот момент, то точно бы поперхнулась. Близнецы Петровы зашли в комнату как к себе домой, увидели Марину и перемигнулись.

Динка, услышавшая сегодня по дороге историю про стрижа, напустилась на Мишаню:

– Ты зачем их позвал?

– Они нормальные пацаны, – ответил Иванов, почесывая затылок.

Он не ожидал, что будут какие-то проблемы. Его, уже захмелевшего, немного пошатывало, но разговаривал Мишаня связно.

– Они уроды! Птицу покалечили вчера! – взвилась Динка.

Близнецы стали неодобрительно гудеть и вклиниваться в разговор. Друзья Иванова начали подшучивать над ситуацией: «Зырь, как командует. Под каблучок его, Динка, под каблучок». Мишаня, задетый шутками и грядущим накалом страстей, выпалил:

– За помелом своим следи!

– Ах так? Ну и оставайся один. Найду себе получше!

– Получше? – зарычал Иванов и оттолкнул подвернувшегося хмурого Петрова к стене. – Придушу, значит, и не подумает на меня никто!

Тут второй Петров пихнул Мишаню в спину, обидевшись за брата, а Динка с Мариной вылетели из квартиры, вжимая головы в плечи. За их спинами затевалась драка.

Они бежали по мокрому асфальту. Марина задыхалась, непривычная к нагрузкам, Динка весело смеялась.

– Что в этом смешного? – остановилась Марина около подъезда Динки.

– Ничего ты не понимаешь в любви, Маринка, – ответила подруга. – Видела, какой он у меня? Сказал, задушит от ревности, значит, любит.

Марина очень сомневалась в таких проявлениях любви, и проходящая мимо женщина с зонтом заметила ей в тон, прицокивая:

– Ты посмотри, что ж делается! Девчонок убивают, весь город на ушах, а она радуется, что задушить грозятся! В милицию надо сразу!

Динка передразнила женщину, покорчив рожицы той в спину, и, махнув Марине на прощание, скрылась в подъезде.

Дождь стал набирать силу, еще немного – и можно окунуться в Вивальди, вот только Марина вспомнила, что в спешке оставила свой старый зонт у Иванова.

– Под дождем гулять любишь?

Марину дернуло током, и она обернулась. Ее сосед шел сзади и держал черный большой зонт. Он, движением локтя, пригласил ее укрыться от непогоды, и Марина юркнула под широкие блестящие поля зонта.

– Спасибо, дядя Леша…

– Малая… Марина, – замялся он, – что ты меня все дядькой кличешь, как будто я отец твой. Тебе же не пять лет. Зови по имени.

– А… хорошо… Леша.

– Ну вот, – он улыбнулся по-мальчишески и подпихнул ее все тем же локтем, державшим зонт, – другое дело.

Марина шла рядом с ним, и неприятные ощущения отступали. Он точно отгонял от нее все печали, растворяя плохие мысли и безумные видения. Марине казалось: если сейчас и дядя Леша тоже совершит нечто странное, то она не выдержит. Он и не совершил. Мирно довел ее до дома, уже по традиции и деликатно исчез на своем третьем этаже.

В квартире, таящей тени пасмурного дня, стояла пугающая неизвестностью тишина. Ни попытки играть, ни включенный повсюду свет не успокаивали Марину. Она пробовала дозвониться тете Люсе, чтобы отвлечься, но та не взяла трубку. На второй звонок и вовсе пропали гудки.

В какой-то момент Марина услышала тихое шуршание на кухне, и душа испуганной мышью шмыгнула в пятки, но, переборов себя, девушка решила посмотреть, в чем дело. Как человек, неожиданно оказавшийся на враждебной к нему территории, Марина уже не чувствовала себя в безопасности.

Кухня пустовала. Забытая Мариной посуда кисла в раковине. Капал кран, но его стук был не единственным, что-то действительно шуршало в вентиляции. Голуби часто залетали в щели в хрущевках, устраивались в углублениях между балконами. Марина уже было подумала на них, но тут в вентиляционной решетке послышалось чириканье, отнюдь не голубиное. Марина подтащила к стене табурет, взобралась на него и уставилась в отверстие. За решеткой сидел ее стриж, вот и светлое пятнышко на крыле показалось.

– Как ты сюда забрался?

Стриж жалобно пискнул и забился о стены. Марина попыталась оторвать крышку решетки, но не вышло. Тогда она спустилась с табурета и побежала к шкафу за инструментами, оставшимися от отца.

Когда молоток ударил по оштукатуренной стене, белая пыль полетела в стороны, и птица испуганно загалдела. Марина, будто потерявшая всякий разум, долбила решетку и стену, ковыряла крепления, не желающие выкручиваться, отверткой. В конце концов она голыми руками, бросив молоток на пол, выдрала из стены вентиляционную решетку.

Она стояла так, на табурете, какое-то время. Вокруг пыль, сор и болты, в руках железка… а в недрах вентиляционного хода никого.

– Ты что мне тут устроила?!

Голос мамы заставил очнуться заторможенную, ничего не понимающую Марину. Она обернулась и только смогла вымолвить:

– У тебя же юбилей на работе.

* * *

– Мама, ты сердишься? Ну, извини.

Тяжелое молчание мамы, как изощренная пытка, добивали Марину. Она и слушать мать не смогла бы в тот момент, и наряду с этим чувствовала тревогу. Как будто за врагом было удобнее следить, если мысли его и действия были у тебя на виду.

– Я сегодня играла…

– Огненная собака приходила ко мне, – неживым, отстраненным голосом произнесла мама и почесала шею.

Отгоняя несообразность происходящего диалога, Марина сосредоточилась на руке мамы. Та чесала