Эринии и Эвмениды - Риган Хэйс

Ожидание, что мир вокруг растворится и исчезнет, оборачивается горьким разочарованием. Я чувствую себя искушенной, как будто меня подманили, но забыли приласкать.

— Не стоит, Беатрис, — говорит он наконец, разрубая сковывающую тишину. — Тебе не это нужно, уверяю.

— Откуда тебе знать, что мне нужно? — взрываюсь я и поднимаюсь с короба. — Почему тогда ты торчишь со мной на чердаке, защищаешь от нападок бывших подружек?

— Ты придумала образ, который тебя влечет, — слова Киллиана бьют меня не хуже пощечины, — и прониклась чувством к тому, чего не существует.

Веки начинает щипать от жгучих слез.

— Ты такой же, как все они, — цежу сквозь зубы и трясусь от злобы. — Такой же бездушный и эгоистичный подонок…

— Почему же? — Он разворачивается ко мне. — Думаешь, то, что я не пользуюсь твоим временным помешательством и слабостью, роднит меня с остальными?

— Помешательством?.. — эхом отзываюсь я и кидаюсь к двери в разбитых чувствах.

Киллиан окликает меня, но вдогонку не бросается. Хлопаю дверью так, что трясутся стены, а вековая пыль вспархивает с пола в воздух. Вот же я дура, дура набитая! Поддалась какому‑то порыву, странному поветрию очарования, и так больно расшиблась о преграду тотального бесчувствия… Снова и снова я ошибаюсь в людях и ищу в них то, что они не способны дать.

Но не успеваю оправиться от одного удара, как налетаю на кого‑то за поворотом. Меня с силой припирают к стенке, и я встречаю перед собой раскосые темные глаза.

Мэй Лин.

— Ах ты дрянь! — шипит она мне в лицо, брызжа слюной. — Так и думала, что это ты шныряла по моей комнате, ковырялась в моих вещах. Чего ты наболтала копам, а? Кем ты меня перед ними выставила?

Я только горько усмехаюсь.

— Ты сама себя выдала, Мэй, мне оставалось только навести их на нужный след.

Тогда она дергает меня за воротник и бьет спиной о стену. Затылок пронзает острой болью.

— Думаешь, ты самая умная рыбка в аквариуме, Беатрис? Да что ты вообще знаешь о нас с Сэйди? Когда ты предала Дэнни, мы были с ней рядом и утешали ее. Мы помогали ей, когда миссис Лэнфорд легла на химиотерапию, а что сделала ты? Продолжала нам мстить. Из ревности.

Слова Мэй обжигают своей прямотой. И самое чудовищное в них то, что они правдивы. Долгое время я отворачивалась от этой правды, предпочитала не признавать ее, чтобы чувство стыда не сломало меня, но правда упорно догоняла и больно жалила за пятки.

— Ты сразу нас невзлюбила, правда, Би? Пыталась всячески от нас отделаться, считала нас недостойными вашего величества. Но Дэнни посчитала иначе. Дэнни сделала свой выбор, которого ты не смогла принять. А вдобавок еще и увела у нее парня…

Я пытаюсь вырваться, но хватка Мэй Лин сильна. Мышцы, наращенные годами плавания, дают о себе знать.

— Никого я не уводила! Гаспар был влюблен в меня. Мы оба любили…

— Не неси чушь! — рявкает она. — Гаспар никого не любил, кроме себя. И на тебя, и на Дэнни ему было наплевать. Вас обеих он использовал, когда заблагорассудится, а вы и рады: неслись ему в объятия по первому зову… Но, каким бы самовлюбленным козлом он ни был, у тебя не было никакого права крутить с Гаспаром за спиной Даньел. Ты просто раздавила ее своим предательством.

— И кому я должна сказать за это спасибо?

Мэй замолкает на мгновение, но пальцев не разжимает. Я слышу, как в расходящихся швах воротника трещат рвущиеся нити.

— Ты умеешь только разрушать, Беатрис, и у меня нет никаких сомнений, что ты связана с происшествиями напрямую. Я сделаю все возможное, чтобы господа полицейские не оставили тебя в покое.

Выплюнув угрозу, она наконец отпускает меня, и я могу как следует отдышаться. Согнувшись крючком, я смотрю вслед удаляющейся эринии и понимаю, что она теперь не остановится ни перед чем.

Спасая себя, я сделала стократ хуже.

IX. Concede vitio[27]

Мне вспоминается тот день, когда я впервые обнаружила в себе зернышко зла. То зернышко, из которого я выросла в мстительную эринию.

Мама везла меня домой после школы, где нам обеим устроили разнос, приправленный не только обвинениями, но и угрозами. Вернее, устроили его мне, а мама просто краснела и оправдывалась, смягчая брошенные в нас язвительные формулировки. В полном соответствии с нашим настроением снаружи свирепствовал ливень. Капли дождя яростно разбивались о стекла «Форда», а с моей стороны и вовсе было не разобрать дороги и проносящихся мимо пейзажей города. Но я безотрывно всматривалась в дождевую воду, лишь бы только не встретиться с осуждением в глазах матери, следящих время от времени за мной через зеркало заднего вида. Мне думалось, если увижу его, это осуждение, то пеплом рассыплюсь на сиденье, зная, что она меня не простит.

Но мама вполне спокойно сказала:

— Знаю, Беатрис, тебе приходится непросто в новой школе с тех пор, как мы переехали. Все эти новые лица, строгие и требовательные учителя, непривычные классы и не всегда добрые, задиристые сверстники… Правда, я понимаю. Мы с отцом знали, что легко не будет, но… Боже, Би, мы и подумать не могли, что все зайдет так далеко.

Какими бы мягкими ни были мамины слова, я вся сжалась, как от удара. Она права, безусловно, мама права — так нельзя. Но я уже сделала то, что сделала, и не в силах этого изменить.

Поэтому я промолчала, выводя на запотевшем стекле буквы. Одна за другой они сложились во фразу «мне жаль».

— Что между вами произошло такого, пчелка? Расскажи мне, я не стану кричать или наказывать. Просто будь со мной откровенна, ладно?

Мама говорила не оборачиваясь, внимательно смотря на дорожную полосу и встречные машины. Она всегда была так прилежна, так аккуратна; короткие волосы красиво уложены и подвиты к концам, обрамляя лицо в форме сердечка, а костюмы и закрытые платья она подбирала со вкусом, не пряча осиную талию. Ведя беседу, она никогда не повышала голоса и не переходила на колкости и обвинительный тон, даже если собеседник пытался вывести ее из себя. Ей словно были незнакомы такие чувства, как ненависть или зависть, злость или обида. Во всем мама демонстрировала какую‑то непостижимую сдержанность и, конечно же, пыталась привить ее мне.

Но я росла разочарованием. Даже для самой себя.

Знала ли ты об этом, мама? Могла ли предположить еще тогда, какой