100 легенд Токийского кафе призраков - Джулиан Седжвик

Два или три лета подряд за прилавком в магазине стояла молодая японка. Понятия не имею, как она оказалась тут в середине 1970-х, но меня это не слишком удивило, ведь у папы в центре образования для взрослых я видел много японских студентов. Кассирша всегда выглядела спокойной и со всеми здоровалась с какой-то многозначительной улыбкой. Но когда я протягивал женщине карманные деньги, чтобы купить банку шенди[54], японка внимательно смотрела на меня, лицо ее становилось серьезным, и она начинала что-то нравоучительно шептать мне на своем родном языке.

Мне всегда было сложно встречаться с ней взглядом. Во-первых, я был жутко робким, а во-вторых, ее глаза слегка косили в разных направлениях, будто рассматривали два предмета одновременно. Когда я смущенно отводил взгляд, она тихо добавляла на английском:

– Только будь осторожен, хорошо?

Говорила японка таким тоном, что я сразу понимал: она просит меня смотреть в оба. Затем она поворачивалась и широко улыбалась следующему покупателю:

– Здравствуйте! Чем могу помочь?

Несмотря на стеснительность, рядом с ней я ощущал себя спокойно. Закончив с покупками, я, заинтригованный, старался задержаться подольше: притворялся, что листаю книжки с головоломками «Я шпион»[55], а сам наблюдал, как японка общается с другими посетителями. Она больше ни с кем не пыталась заговорить на родном языке и ни на кого так серьезно не смотрела.

В день, когда произошла эта история (а то был последний день каникул), я наблюдал, как японка достает из кармана небольшую колоду карт, умело их тасует и веером раскладывает на прилавке, развлекая себя какой-то игрой. Внезапно, оторвавшись от своего занятия, женщина встретилась со мной взглядом, но я тут же отвернулся, быстро бросил через плечо: «Спасибо!» – и вышел из магазина.

– Будь осторожен! – услышал я.

Я вернулся на вершину холма к нашему домику, по пути пытаясь растрясти шенди так, чтобы выветрился лимонад, а потом побрел дальше, в царство лесов и ручьев.

Над верхней площадкой лагеря вздымалась пара холмов, по бокам поросших дубками, а на макушке – кустами папоротника, которые трепал ветер и палило солнце. Я всегда выбирал левую тропинку: с нее открывался прекрасный вид на местность. Оттуда можно было разглядеть глубины ущелья, послушать, как пыхтит поднимающийся из Аберистуита паровоз, а потом развернуться и пройти по самому хребту двугорбого холма.

Я бесцельно шел туда, погруженный в свои мысли, словно хотел остановить время, чтобы не возвращаться в школу – мир, который меня ужасал. «Вот бы остаться тут, на вершине, – подумал я, – избежать неотвратимо надвигающихся гулких коридоров и страха», – и погрузился в мечты, представляя, как безмятежные холмы превращаются в горы Тибета или Японии. Воображал, что построю себе хижину и укроюсь здесь навсегда, стану изучать медитацию, а может, научусь левитировать или летать.

Мрачное карканье во́ронов эхом разлеталось над холмами, отражаясь от стволов деревьев в лесу ниже. Шло время.

Как-то так получилось, что я словно впал в транс и задержался здесь дольше, чем собирался. Только оторвав взгляд с заката на западе, я понял, что уже сильно стемнело. Ущелье Майнч превратилось в черную бездну, а просторная долина за ним наполнилась тенями. Холодный ветер задул над холмом, раскачивая папоротники, и меня проняла дрожь. Все мои чувства внезапно обострились.

Я что-то заметил.

Некто (или нечто?) был на склоне холма. Я не мог ни сказать, кто это, ни увидеть его, но ощущал его присутствие столь же явно, как и землю под ногами.

Где-то сзади, чуть сверху, раздалось карканье ворона – словно скрежет камней в горле, – и я резко обернулся, но не увидел никого, кроме парочки лохматых овец на выпасе. На западе солнце завалилось за облака, окрасившиеся в цвета свежего ушиба, а когда я снова опустил взгляд, заметил, что леса внизу почернели.

Я затаил дыхание.

Меня не покидало отчетливое ощущение, что из-за деревьев, чуть ниже и слева от вершины, за мной кто-то наблюдает. И кажется, там, среди кривых стволов, что-то двигалось. Может, это отец или брат меня ищет? Ведь было уже поздно.

Обычно родители, привыкшие к моим «исследовательским походам», не волновались, но, кто знает, может, наступил совсем глубокий вечер? Или это фермер шел сквозь лес? Сам я этого маршрута избегал, но по крутой тропинке можно было быстрее дойти до лагеря.

Да, там, слева, определенно что-то шевельнулось, а потом блеснул красный огонек. Тревожная настороженность переросла в страх. Нужно было возвращаться в домик, к теплу и свету. И поскорее.

Я решил пойти напрямик, через лес. Так добираться быстрее. Сгущающаяся мгла меня не пугала – я знал обратный путь как свои пять пальцев.

Обычно ступал я уверенно, но сейчас, в угасающем свете, летя на всех парах вниз к лесу, постоянно спотыкался о невидимые кочки и корни. У опушки я замялся, огляделся и с бешено колотящимся сердцем прислушался, а потом, цепляясь за узловатые стволы, чтобы не заносило, бросился вперед – только подошвы кроссовок замелькали.

Прямо над ухом снова раздалось карканье ворона.

Или гогот? Может, фермер потешался над моим паническим бегством с холма? Меня всегда пугала перспектива стать объектом чьих-то насмешек.

Вот теперь я затормозил, вцепившись рукой в поросшее мхом дерево, затаил дыхание и начал вслушиваться, вслушиваться, вслушиваться…

Ничего. Кроме моего прерывистого дыхания и бешеного стука сердца – ни звука, только безмолвные деревья и растянувшийся между ними сумрак. Но стоило шевельнуться, краем глаза я заметил, что слева что-то задвигалось.

Машинально повернув голову, я увидел его.

Где-то шагах в пятидесяти застыл мужчина. Он смотрел на меня, сжимая в руке длинную палку. В глазах пульсировало – так сильно я старался вглядеться во мглу вокруг. Да, там стоял высокий мужчина в каком-то развевающемся плаще, а потом… незнакомец поднял посох и со стуком опустил его на землю, да так, что я ощутил, как она завибрировала под ногами. Через мгновение ветер донес до меня перезвон колокольчиков, а за ним – все тот же смех. От странного звука, одновременно и птичьего, и человечьего, загудело в ушах. Хар-р-рк, хар-р-рк…

Пока глаза привыкали к темноте, я лихорадочно соображал. Очевидно, то был не папа и не кто-то из туристов. Мужчина не походил и на крепкого валлийского фермера, который владел этим участком. Передо мной застыл высокий старик. Если сначала черты его лица скрывали тени, то теперь он приподнял голову, и оно словно осветилось сиянием прожекторов на сцене, а я смог его рассмотреть.

Кожа у незнакомца была ярко-красная.

Такая кричаще-алая, что будто сверкала в темноте. Настолько яркая, что даже стволы и листья окрасило отсветом. На фоне