ХТОНЬ. История одной общаги - Евгений ЧеширКо

– Абсолютно.

– Они же никакой пользы не приносят, правда же?

– Никакой.

– Нормальные люди не должны от них страдать, верно?

– Верно.

– Один вред от этих евреев, согласен?

– Конечно… Подождите, причем тут евреи?

– А ты думаешь, что в нацистской Германии были другие аргументы? Целой стране облепили камешки в их головах так, что для них все стало единым – что евреи, что тараканы. Пусть сдохнут все, как ты сказал, со своими семьями.

– Ну вы сравнили, конечно… – опешил я.

– Это не я сравнил. Это люди сравнили, а целая страна им поверила и приняла эту установку. Так что всегда нужно думать своей головой, Филипп. Любые, даже самые железные аргументы могут оказаться ложными. Пропускай все через собственное сито совести и не забывай чистить его от мусора. И принимай только ту мысль, которая ни одной своей гранью не зацепилась за ячейку. Только она будет истинной.

Я перевел взгляд на стену, где возле самого края плиты замер таракан, будто почувствовав, что речь идет о судьбе его народа. Я почесал затылок, таракан в ответ пошевелил усами.

– А с тараканами что? Не убивать их теперь или что?

Самохин пожал плечами и принялся насыпать в свою кружку сахар.

– Я тебе так скажу. Столица Анголы – Луанда. Запомнил? Луанда.

– Чего?! Андрей Андреевич, что вы… причем тут Ангола?

– А это еще один прием, которым пользуются всякие нехорошие люди. Пока человек растерян, пока его перегруженный мозг пытается разобраться в куче новой информации, можно забрасывать в его голову любую вводную, которую мозг на автомате закинет на полку и на первый взгляд даже не заметит. Но поверь, Филипп, пройдет время, ты забудешь наш разговор, а столицу Анголы – нет.

Таракан снова пошевелил усиками и тут же исчез в щели между плитой и стеной. После него покинул кухню и Самохин с кружкой чая в руке, оставив меня в одиночестве переваривать поток его сознания.

Вот и сейчас, сидя в кофейне рядом с Алей и пытаясь сформулировать ответ на ее вопрос, я вспоминал все аргументы и мнения, которые слышал за это время. Но ни один камешек, будь он хоть за, хоть против, никак не мог пролезть через то самое сито, о котором мне рассказал Самохин.

– Ты знаешь столицу Анголы? – спросил я у Али вместо ответа.

– Нет, а что?

– А мне что-то вспомнилось. Луанда вроде бы.

– И к чему это? Я о другом тебя спросила.

Я взял ее за руку.

– Все будет хорошо, Аля. Не бойся. Рано или поздно все закончится. Лучше бы рано, конечно же.

Она бросила на меня серьезный взгляд, но через мгновение снова прижалась к моему плечу.

– Нет, не хочу. Не нужно ничего говорить, Филипп. Я не хочу потерять тебя из-за того, что мы по-разному мыслим. Мои родители сильно ругаются из-за всего этого, чуть ли до развода дело не дошло. Прости.

А я и не собирался ничего говорить. Я тоже насмотрелся на эти дебаты в общежитии. Всего несколько человек старались не принимать в них участия – я, Самохин, маленькая Вера Романова и Геббельс. И если Самохин иногда все же присутствовал при спорах, хоть и молча, то Геббельс при одном намеке на назревающее начало обсуждения ситуации тут же ретировался, скрываясь в своей комнате.

– Как у Артема дела? – спросил я у Али.

Обычно она напрягалась и старалась поскорее перевести тему разговора, когда речь заходила о сыне, но в этот раз она ответила просто и спокойно:

– Все хорошо, ходит в сад. Вчера уже подрался с каким-то мальчиком.

– Хотела бы сейчас снова оказаться в детском саду?

Этот шутливый вопрос на время погрузил Алю в размышления.

– Нет, – покачала она головой, водя указательным пальцем по моей руке, – детство слишком чистое для нас настоящих.

– А я бы записался на недельку. Спишь, ешь, играешь. Может, я вместо Артема похожу?

– Какое у тебя самое яркое воспоминание из детства? – проигнорировав мой вопрос, спросила Аля.

Я задумался.

– Нет, давай так. Что ты первым вспомнил, когда я спросила тебя?

– У меня перед глазами такая картинка возникла. Лето, яркое солнце, я стою на дороге у своего дома и смотрю на поле – наш дом на крайней улице в деревне стоит. За дорогой редкая лесополоса, а за ней поле. И вот по этому полю едут комбайны и убирают пшеницу. Ну или не пшеницу, я уже не помню. Для меня начало уборки всегда было каким-то чудом. Комбайны как инопланетные корабли приезжали откуда-то. Огромные ревущие машины. Даже страшно немного было, когда они по дороге ехали, а не по полю. Вот я стою и смотрю на это, как завороженный. Это первое, что вспомнилось.

– Значит, там твое детство и осталось. Оно просто свернулось в точку и собралось в этом воспоминании. Где-то в параллельной вселенной и сейчас стоит этот мальчик и смотрит на комбайны. И ему хорошо.

– А маленькая Аля где стоит? Какое у тебя самое яркое воспоминание?

Аля вздохнула и потерла указательным пальцем кончик носа.

– Маленькая Аля стоит на кухне перед своими родителями. Она почти счастлива, а они улыбаются, что-то ей говорят, но она их совсем не слышит.

– Почему не слышит?

Аля помолчала, сделала глоток кофе и поставила чашку на стол.

– Когда мне было пять лет, папа поменял работу, начал неплохо зарабатывать, появились лишние деньги и он стал выпивать. Потом у него стали появляться другие женщины, о которых, конечно же, узнавала мама. Они каждый день ссорились на кухне. Я убегала в свою комнату и плакала. У меня будто бы душа разрывалась надвое – я не могла понять, что мне делать, когда два самых близких человека кричат друг на друга.

Я хотел сказать ей что-нибудь утешающее, но она, будто почувствовав мое намерение, покачала головой, остановив мой порыв.

– Так продолжалось несколько лет. Я не знаю, почему они не разводились – я никогда об этом не спрашивала, но думаю, что мама просто очень любила отца, поэтому терпела все его выходки. Знаешь эту слепую женскую любовь? Порой мы готовы полюбить даже монстра, – она улыбнулась уголком рта и обхватила ладонями чашку кофе, будто грея руки. – А потом я заболела – сначала гриппом, а он уже дал осложнение на уши. Знаешь, я так часто думала о том, как мне не хотелось бы слышать криков и ссор родителей, что, наверное, сама каким-то образом притянула к себе эту болезнь –