ХТОНЬ. История одной общаги - Евгений ЧеширКо

Впоследствии я часто был свидетелем ожесточенных споров, которые разгорались и на кухне, и в коридоре общежития, но я ни разу не видел, чтобы Лужицкий принимал в них участие. После инсульта ему будто бы в один миг стали неинтересны все эти новости, споры о политике и войне. Он будто бы обратил взгляд внутрь себя, закрылся в своей капсуле, куда не подпускал никого, кроме своей жены. По вечерам я стал замечать их прогуливающимися вокруг дома. Чаще они просто прохаживались, иногда перекидываясь ничего не значащими фразами. На приветствия соседей сдержанно кивали, а на вопросы о здоровье Лужицкий неизменно отвечал одной фразой: «Все хорошо, спасибо».

В начале марта мы сидели с Колей у меня в комнате. После демонстрации сигарет без табака, которые, по его мнению, совершенно точно должны помочь ему бросить курить, Романов спросил:

– А ты видел, что с Геббельсом произошло? Я его не узнаю совсем. Другим человеком стал, да?

– Сам удивляюсь, – согласился я.

– А помнишь, он же все время говорил, что война будет. Выходит, что прав оказался, а мы над ним смеялись.

– Честно говоря, Коль, мне его жалко что-то в последнее время. Ну так, по-человечески. Нет, не подумай, это не та жалость, когда хочется по голове погладить и сопли вытереть. По-другому. Представляешь, он сейчас вспоминает, каким он был, и думает – на хрена я так жил? Зачем мне эта политика была нужна? На кой черт я людей вокруг себя изводил?

– А я всегда говорил – все проблемы с головой лечатся ударом в эту голову, – осклабился Романов, – вот Шапоклячке пока еще не прилетело, поэтому она и такая мерзкая.

Я покачал головой. Не так давно именно этот человек пытался вразумить меня, что нельзя радоваться несчастью другого человека, а теперь сожалеет о том, что этого несчастья пока еще не случилось с Шаповаловой.

– За новостями следишь? – спросил Коля, даже не обратив внимания на мой осуждающий взгляд.

– А кто не следит?

– Это да, это да… У меня даже Наташка от телефона не отрывается, хотя ей раньше вообще по барабану была вся эта политика. А что там художник наш вчера учудил? Мне жена что-то говорила, но я так толком и не понял.

– Неврубель? А он же почти сразу, как только все началось, написал у себя на двери «Нет войне». Странно, что Шаповалова раньше этого не замечала, а только вчера увидела. Меня дома не было, это мне Мишаня рассказывал. Начала к нему в дверь стучать, тот вышел, а она на него как накинулась – стирай, говорит, что это за политические лозунги?

– А он что?

– Неврубель говорит – моя дверь, что хочу с ней, то и делаю. А она ему – вы, говорит, на внутренней стороне двери можете хоть слово из трех букв написать, а внешняя сторона – это часть общего коридора и никаких надписей здесь быть не должно.

– Подожди, – перебил меня Николай, – так Шапоклячка за СВО?

– Ну да, – удивился я.

– А, ну тогда я буду против, если она спросит. Так и чем закончилось-то?

Коля был в своем стиле. У него была своя война, а на все другие ему было плевать, если только они не касались его лично.

– Самохин выбежал их разнимать, – продолжил я. – Наехал на Неврубеля за то, что он повысил голос на женщину. Мне, говорит, все равно, что написано, будь они хоть за, хоть против, а вот на Шаповалову кричать он не позволит.

– Ну, справедливо, – согласился Коля, – я покурю в окно, ладно? Они почти не воняют.

По комнате тут же распространился запах жженых тряпок и мокрой собачьей шерсти.

– Слышал, вроде бы выселение перенесли на июнь? – устроившись на подоконнике, спросил Романов.

Для меня это было новостью. Впрочем, она мало меня тревожила – я уже был морально готов в любой момент покинуть комнату и переехать в съемную квартиру, а уже после перечисления компенсации заняться хождением по банкам и поиском новой квартиры для покупки.

– А почему перенесли?

– Думаю, всем сейчас немного не до нас. Кстати, я поузнавал, люди говорят, что ни разу в жизни не видели такого, чтобы так быстро расселили аварийное общежитие, обычно годами ждут. А у нас вон как быстро, раз – и готово, – Коля понизил голос. – Я тебе точно говорю, у Шапоклячки в администрации любовник. Прикинь, если мэр? Она же меня и заказать может.

– Вот именно, Колек. Отстрелят тебе язык, и что ты будешь делать?

– Я знаю пару жестов, мне их будет достаточно, чтобы общаться с людьми, – он незамедлительно эти жесты продемонстрировал.

– Думаю, что все проще и кто-то из наших властей действительно заинтересован в участке под домом. Сам посмотри – центр города, лакомый кусочек. Построят здесь какой-нибудь торговый центр или многоэтажку. А когда им нужно, у них всегда все быстро получается.

– Нет, – не докурив и до середины вонючую сигарету, возразил Коля, – версия с любовником Шапоклячки мне больше нравится.

– Зря ты так на нее бочку катишь, Колек. Сам же видишь, как она старается, чтобы нас быстрее расселили.

– А я ее просил об этом? Мне и здесь нравилось, если бы не эти мудаки из магазина, так бы и жили как раньше. А теперь что? Куда-то переселяться нужно, искать жилье, что-то думать об ипотеке, где-то деньги искать, а где их взять?

– Ну, получается, что судьба всем нам дала пинок, чтобы мы зашевелились. Разве нет?

Коля слез с подоконника и присел за стол.

– А ты, Фил, думаешь, что я без этих пинков лежал на диване? Я и так горбачусь на работе, а иногда еще и шабашу на стройках, чтобы семью прокормить. Думаешь, я не хочу, чтобы у моей дочки все было? Да она как родилась, так я на нее всю зарплату и спускаю. Вот посмотри.

Коля поднял руку и продемонстрировал мне дырку на футболке в районе подмышки.

– Я себе шмотки уже год не покупал. А вот это все, – он протянул мне мятую пачку сигарет для бросающих курить, – думаешь, это прихоть моя? Да я бы курил блоками – мне это дело нравится, просто денег до хрена уходит на это курево. Брошу, может, на что-нибудь другое хватит. Ты даже не представляешь, сколько денег уходит на ребенка. То подгузники, то смеси всякие, то одежда, то еще что-то, – он перевел дух и снова заговорил, – за что я ее благодарить должен? За то, что проблем подкинула? Или за то, что каждый месяц из меня