ХТОНЬ. История одной общаги - Евгений ЧеширКо

Дед смотрел на меня все так же строго и будто бы немного осуждающе. И вдруг меня прорвало. Я стал рассказывать ему все. Вообще все – об общежитии, об Але, о Геббельсе и Коле, о своей работе, о потерянном чувстве дома, о Шапоклячке и сборах на ремонт, о Темном и Коротковых. Я говорил и не мог остановиться. Более того, я боялся сделать паузу – мне показалось, что именно сейчас дед меня слушает, но стоит мне замолчать, как он снова станет равнодушным. Я не спрашивал совета, не задавал вопросов, я просто говорил вслух все то, что меня волновало, что не давало покоя. Кажется, даже вороны на ветвях притихли и наклонили набок свои глупые птичьи головы, чтобы получше меня слышать.

А выговорившись, я неожиданно для самого себя заплакал. Да, наверное, стыдно говорить об этом мужчине, но… так бывает. Иногда мы плачем. И самое обидное в этом было то, что, рассказав о своей жизни деду, я понял, что я не рассказал ему ничего такого, из-за чего следовало бы по-настоящему переживать. Все мои проблемы, произнесенные вслух, вдруг превратились в какие-то мелочные неурядицы, и от этого почему-то становилось еще обиднее. Неужели я, взрослый человек, даже не могу обеспечить себя настоящими проблемами, а не ныть по поводу этих мелочей?

Но самое главное все же произошло. Я вдруг почувствовал, что избавился от своей вины перед дедом. Будто бы он выслушал меня, цокнул языком, как он это всегда делал, когда слышал о чем-то незначительном и не стоящем внимания, а затем махнул рукой и сказал: «Ерунда какая-то». Это случилось. Я снова посмотрел на фотографию.

– Спасибо, дед. Для меня это было важно.

Я уходил с кладбища и почти физически чувствовал чей-то взгляд в спину. Мне казалось, что если я обернусь, то увижу у креста деда, который будет смотреть на меня и махать рукой до того момента, пока я не исчезну за оградой кладбища. Я был уверен, что так и есть, но все же не обернулся. Ложись спать, деда, ты и так уже устал от моих разговоров.

Через день я вернулся в общежитие, и жизнь снова пошла своим чередом. Унылым и немного депрессивным чередом, как это всегда бывает после новогодних праздников, когда мы по привычке ждем какого-то чуда, оно не случается и мы понимаем, что нам придется снова ждать его целый год, чтобы потом снова в нем разочароваться.

Шапоклячка, нужно отдать ей должное, работала над нашей общей проблемой не покладая рук. Она постоянно бегала по общежитию с какими-то бланками и заявлениями, которые нужно было заполнять и подписывать, затем отвозила их куда-то, приезжала с новыми, привозила с собой каких-то людей в дорогих костюмах, которые смотрели на нас, жителей общежития, и на трещины в стенах одинаково – с легким презрением и непониманием того, почему они должны сейчас находиться в этом клоповнике, а не в своем загородном доме. Она тыкала пальцами в стены, в окна, в потолок, кружилась вокруг них, как пчела вокруг цветка. Люди в дорогих костюмах кивали, иногда невнятно угукали, порой покачивали головами, изображая сочувствие.

Однажды я встретился с очередной делегацией в коридоре, когда выходил из своей комнаты. Шапоклячка как прирожденный лидер вела их за собой, не переставая тараторить о том, что трещины в стенах увеличиваются, а штукатурка постоянно сыплется с потолка. В этот же момент из своей комнаты вышел Неврубель и застыл на пороге, пропуская делегацию. Я поздоровался с ними и направился к лестнице, но последний из этого отряда оказался довольно упитанным человеком – после подъема на второй этаж на его лице выступили капли пота, а дыхание сбилось. Проходя мимо него, я случайно задел его плечо своим. Это было не столкновение, а скорее легкое касание, и я его даже не заметил бы, но вдруг сзади раздался голос Неврубеля.

– А что же вы так поморщились, мужчина? Вам неприятно?

Уже потом я узнал, что, почувствовав мое прикосновение, толстяк брезгливо покосился на рукав своего пиджака и принялся оттирать его от чего-то, на его взгляд, очень грязного.

Я остановился и обернулся. Остановились и они.

– Брезгливо, да? – продолжил Неврубель. – Холоп задел Ваше Величество своей робой?

Делегаты молча переглянулись. Шапоклячка не успела оценить ситуацию, поэтому тоже молчала и удивленно взирала на художника.

– Это вы мне? – разморозился наконец толстяк.

– Вам, вам. Вы же поморщились, когда парень коснулся ваших одеяний?

– Вам показалось.

– А нам всегда все кажется. В этом вы правы. Вот у нас общежитие разваливается, а нам приходится обивать пороги ваших кабинетов, чтобы это доказать. А то вдруг нам показалось и на самом деле у нас ничего не рушится. Вас, опять же, приходится тревожить, отвлекать от важных дел, чтобы вы приехали и глазками своими убедились – а не кажется ли нам? А тут еще всякие смерды ходят и задевают ваши пиджачки своими грязными лохмотьями, правда?

– Геннадий Павлович, вы не правы, – набычилась Шаповалова, пытаясь плечом оттеснить Неврубеля в его комнату, – это чиновники из администрации, они помогают нам в решении нашего вопроса.

– А-а-а… Чиновники? Ну простите, а то я уже подумал, что это ангелы с небес спустились.

– Геннадий Павлович, – сжав зубы, процедила Шапоклячка и после неудачи с отталкиванием плечом решила вдавить Неврубеля в его комнату взглядом.

– Так, у вас какие претензии? – осмелел толстяк, почувствовав защиту в лице Шаповаловой.

– У меня? – ткнул себя в грудь Неврубель. – Да боже упаси, какие у меня могут быть претензии? Вы уж простите, что рот свой поганый открыл и воздух своим дыханием зловонным вам испортил.

Он вышел из комнаты в коридор, с силой захлопнул дверь и направился к лестнице. Проходя мимо толстяка, он остановился.

– Вот этот парень, – он указал на меня, – такой же человек, как и вы. Ничем не хуже, ничем не лучше. Но он не поморщился, когда прикоснулся к вашей одежде, а вы поморщились. Вы считаете это правильным?

– Да не морщился я! – взвыл толстяк.

Неврубель опустил взгляд на пузо толстяка, выглядывающее наружу между пуговиц рубашки, а затем произнес:

– А я вижу, вижу…

Толстяк часто задышал, его ноздри раздулись, а лоб, и так покрытый потом, взмок еще сильнее. Неизвестно, чем бы закончилась эта ситуация, если бы в нее не вмешался коллега толстяка – пожилой мужчина с равнодушным выражением лица. Кажется, именно он был у отряда чиновников главным