Что это за мать... - Клэй Маклауд Чэпмен

И уж точно не ожидал порезаться об него, но—

Сюрприз.

—

Сначала удобрение, затем молитва.

Клубок рыбьих кишок лежал на разделочной доске, кости — кучей рядом. Я сметал всё это в ведро и выносил в сад твоей матери. Взяв лопату, я выкапывал ямку размером с одну рыбу и закапывал её останки. Отступал на пару шагов и копал следующую, опуская туда другую рыбу. К концу весь сад был усеян рыбьими костями.

— Тебе бы не помешала помощь тут, дорогая,  — говорил я твоей матери. — Сад сам себя не обработает.

Грейс поворачивала голову в мою сторону, всегда безмолвно, и просто смотрела. Её зубы теперь казались шаткими, дёсны отступили до самых корней. Её глаза были похожи на гребневиков, выброшенных на берег, сморщивающихся под беспощадным солнцем.

Что с ней происходит? Куда исчезает её тело?

Каждый раз, когда я ловил сома, я тащил его домой в картонной коробке. Картон впитывал столько воды, что коробка провисала посередине. Я нёс её обеими руками. Открывал на кухне, и сом выползал наружу. Они дышали так тяжело, что я видел прямо в их глотки.

Твой рёв доносился из этих рыбьих ртов. Я не мог избавиться от твоего звука. Он всегда был в моей голове. Не было способа заглушить твой плач.

Я хватал каждую рыбу за шею и тащил к разделочной доске. Её жабры скользили по моему большому пальцу, щекоча меня. Иногда рыба выскальзывала и падала на пол.

— Вернись-ка сюда, мистер Усач,  — говорил я, наклоняясь, чтобы поднять её.

Я потрошил рыбу для жарки, нож отделял мясо от костей. Один за другим я вытаскивал каждое ребро — любит, не любит, любит, не любит  — пока не оставались лишь позвоночник и голова. Затем я выкладывал их на солнце, пока усы не сморщивались.

Я засовывал горсть перцевых зёрен в рот сома. Когда он заполнялся, я брал иголку с ниткой и зашивал ему губы, запечатывая зёрна внутри.

Держа его за позвоночник, я тряс рукой. Перцы гремели внутри рыбьего рта, сотрясая его сморщенную кожу. Ты только посмотри! Папа сделал тебе погремушку…

Тебе понравилось. Наконец-то я нашёл игрушку, с которой ты хотел играть.

—

Грейс показала мне следы укусов на груди.

Сначала я не понял, на что смотрю. — Что ты сделала?

— Это была не я.

Я заметил ряд красных борозд по обеим сторонам её груди. Они больше походили на царапины.

Не ты. Не наш Скайлер. Ты никогда не причинил бы вреда своей матери. Она кормила тебя. Любила тебя.

— Ты теперь понимаешь?  — спросила она, её голос звучал как наждачная бумага. — Понимаешь?

Это были самые долгие слова, которые твоя мать произнесла за последние дни.

Недели.

—

Ты никогда не спал. Так что и мы не спали.

Всегда бодрствуем. Всегда голодны. Всегда в нужде. Я держал тебя, пока мои руки не немели от боли. Я качал тебя, носил, пока не чувствовал, что разваливаюсь на части. Я отдал тебе всего себя, Скайлер.

Я никогда не мог отпустить тебя.

Ты никогда не позволял мне.

—

Я взял ведро свежих кедровых опилок и отнёс его на чердак. Поставил прямо под осиное гнездо, напевая в такт жужжанию их крыльев.

Зажёг спичку, раздувая тлеющий огонь в ведре. Опилки были слишком влажными, чтобы вспыхнуть. Густой дым поднялся вверх, окутывая гнездо сладковатым запахом. Суетливая активность в улье замедлилась, вибрация крыльев перешла на более низкую частоту. Осы начали падать на пол чердака, шатаясь, как пьяные.

Я осторожно снял гнездо с балки, держа его на вытянутой руке, спустился по лестнице, вышел во двор и положил его на землю.

Взяв целую катушку лески, я начал аккуратно продевать отдельные нити через каждую ячейку, пока у меня не оказалось более десятка верёвок, свисающих с улья.

Я привязал рыбью голову к концу одной нити, хвост — к другой. Закрепил несколько устричных раковин, которые нашёл на берегу реки, на отдельных верёвках, их перламутровые края мерцали.

Я привязал пять или шесть ос к гнезду, всё ещё одурманенных кедровым дымом, достаточно оглушённых, чтобы я мог пришить их к другому концу улья.