Да родится искра - narsyy

Весь почернелый, тощий и ссохшийся, он едва подворачивал ноги и странно припадал к земле, точно вовсе не мог стоять прямо. Вместо слов изо рта его вырывался хрип и резкий, будто бы птичий клекот.

Порченый!

Старкальд схватился за обломок ножа и хотел было броситься на помощь, но застыл — тварь не кидалась на старика, а брела послушно, словно дворовая собака. Долго мальчишка не решался идти к очагу — боялся, что чудовище все же сожрет его благодетеля. Но вот Лауред вновь мелькнул меж поваленных колонн, живой и здоровый. Ветер донес до Старкальда нестройные возгласы и обрывки слов — старик пел. Скоро над их жилищем показался дымок.

Порченые пугали его с самого детства, но, должно быть, он родился под счастливой звездой — до сегодняшнего дня случай ни разу не сводил его так близко с чудовищами.

Холодало, солнце клонилось к закату. В животе у Старкальда сильно урчало. Собравшись с духом, он осторожно двинулся к монастырю, готовый в любой момент рвануть наутек.

Лауред кухарил один. С радушной улыбкой он встретил мальчика, но по виду его все понял. Веселье враз сошло с лица старика. Он смирился с тем, что тайна его раскрыта.

— Где он? — едва слышно промолвил Старкальд.

Он снова будто оказался чужим здесь, в обиталище, где прожил почти полгода. Сочащиеся влагой стены, угол с висевшей на костяных крючках одеждой — все источало дурной, незнакомый дух. Даже огонь словно не разгонял, а сгущал мрак.

— Ты не бойся. Он не тронет, — молвил старик, видя, как тот беспокойно озирается по сторонам. — Нет его тут.

— Кто это?

— Садись, — Лауред кивнул на замшелый пень, служивший стулом.

Мальчик молча сел.

Учитель повел рассказ, не забывая помешивать кашу и сдабривать ее солью и свежим зеленым луком, который выращивал на отшибе:

— Был у меня…ах, чума! Есть у меня сын, Фарри. Не повезло ему в юности: с коня упал и головой оземь ударился. С тех пор умом повредился и на человека перестал походить. Его ты и видел. Давно это было, тогда еще наш монастырь стоял, да времена совсем иные были. Я Фарри при себе держал, в подземье, на люди-то не пустишь — вытворял такое, что и рассказать мудрено.

Потом случились дрязги с Мантиром — это голова городской. Доход он захотел наш прикарманить, прибрать к рукам земли, мельницу, лесок, деревеньки. Набрал вольных людей, выписал мастеров, что камнеметные машины строят. Пришли они, приволокли свои метальницы. С небес полетели ядра. Всюду разрушение, погром. Стены трясутся, потолок того и гляди, на головы рухнет.

Братья уговаривали меня бежать, но разве я мог уйти? Я всю жизнь здесь, да и сын мой. Куда бы я его дел?

Наши ринулись ворота отворять, вынесли Мантиру на поклон сундуки с серебром. Они падали ниц и молили о пощаде, а я спустился в подземье и там заперся. Так всю осаду и пересидел.

Но Мантир не успокоился, пока весь монастырь не порушил. Потом поставил шульдов дом на новом месте и нагнал туда своих монахов. А к нам мародеры явились и обнесли то, что в спешке его сварты забыли прихватить. В подвал они лезть побоялись, — слышали небось, что там раньше темницы были, и в них лихо водится. А я их пугал — ревел и топал, громыхал железными решетками, тогда они уходили и долго не возвращались.

Еда у нас была — в ледниках нашлось много запасов. Вот только внизу жутко холодно даже летом — никакие шубы не спасали. В первое время я Фарри наверх выводил и костры жег, чтоб согреться, но тот настолько к темноте привык, что и дневной свет позабыл — шугался его, а уж как видел огонь, так принимался выть и буйствовать. Только в подвале успокаивался.

Так мы и зажили, дичились каждого проезжающего: и городских и странников. Но я скоро свыкся: вновь стал проводить службы для сына. Он был единственным прихожанином, который, правда, не понимал ни слова.

Лауред невесело ухмыльнулся.

— И сколько вы так живете?

— Восемь лет.

— Много, — выдохнул Старкальд.

— Много, но здесь не так плохо. Это удобное место. До Сорна ровно день пути. Время прошло, и весь город услышал, что в руинах завелся какой-то добряк, и там можно укрыться от дождя и ужасов ночи. Путники стали захаживать. Никто не спрашивал, кто я такой и откуда. Но потом кое-что произошло.

Лауред глубоко вздохнул и снял котелок с огня.

— Когда я опять вытаскивал Фарри погреться на солнышке, во двор забрались порченые. Я их заметил, только поздно было уже. Кинжал у меня имелся, да что с того? Я не воин, оборонить нас не сумел. Пока отбивался от троих, вестник поймал Фарри и пригвоздил взглядом. Я отогнал их горящей головней, но было уже поздно — сын еще до утра превратился из безумца в чудовище прямо у меня на руках. Кожа его потемнела и стала жесткой, как кора у дуба, глаза изменили цвет. Видит лицо мое и рычит, словно пес.

Я лучше многих знал, что никакого лекарства нет, но все искал: пробовал то травы, то настои, то припарки, то пиявки. Я отворял кровь, обмывал заговоренной водой, выжигал скитальцев дух жаром у огня — ничего не помогало.

Старик замолк, уставился под ноги, обутые в самодельные штиблеты из грубой ткани. Отблески пламени плясали на его изрытом морщинами лбу.

— Это он вас? — спросил мальчик, указав на больную руку.

Старкальд совсем успокоился, поверил ему. В такое нельзя не поверить.

Лауред кивнул и стал гладить руку, будто кошку.

— В тот день мне показалось, что какое-то из лекарств подействовало, ибо Фарри был сонным и каким-то апатичным. Но едва я приблизился и протянул руки, чтобы обнять, глаза его прояснились, и в них забурлила тьма. Он цапнул меня и хотел было вовсе загрызть — не дали цепи. Фарри все рвался и рвался, но кольца оказались слишком крепки, и я уполз, зажимая рану.

— Это просто рана или… — мальчик не смог подобрать нужное слово, но смысл дошел до Лауреда.

— Не бойся, это просто рана. Должно быть, в нее попала грязь, и она загноилась. Ты ведь знаешь, что от укуса порченым не становятся. Нужен вестник. Если б не мои припарки и притирания, я бы давно обнял