Фонарь Джека. 31 история для темных вечеров - Александра Рау

ткань бытия. Артур сидел, вжавшись в холодную жесткую спинку деревянной скамьи; голова его была низко опущена, плечи ссутулены – поза человека, отчаянно пытающегося спрятаться, стать невидимым для взгляда, который ощущался даже здесь, в совершенно пустом вагоне.

Пейзаж за окном менялся с тягостной медлительностью: чахлые рощицы с голыми скрюченными ветвями, перепаханные клочки земли, похожие на незаживающие раны. Весь мир вокруг застыл в тишине, слишком плотной, слишком напряженной, чтобы быть просто спокойствием. Это было затишье перед бурей, мучительное ожидание развязки. Скоро. Совсем скоро Артур вернется туда, где улицы вымощены прошлым, кошмарами, которые точат изнутри, как ржавчина разъедает металл, как червь – сердцевину дерева.

Вдалеке, за стеной леса, глухо завыл ветер – одинокий протяжный стон, обманчиво слабый. Артур поморщился, скрипнул зубами. Обрывки воспоминаний, выцветшие, но не утратившие своей остроты, ожившими мертвецами поднялись из мрака сознания.

Пыльные кварталы детства, гулкие от смеха и криков. Звонкие голоса друзей, азартные споры у руин заброшенной церкви на самой окраине. Щербатые, сломанные стены, закопченный дочерна свод, хранящий память о давнем пожаре. И камень. Проклятый камень, найденный в холмике остывшего пепла, его неестественный манящий блеск, заставивший мальчишек замереть, забыв обо всем на свете. Артур снова видел их лица – лица друзей, на одно короткое ослепительное мгновение озаренные радостью находки, предвкушением тайны. А потом… потом образы расплывались, тонули в багровом тумане, становились рваными, зловещими. Крики – нечеловеческие, полные ужаса и агонии, разрывавшие ночную тишину. И кровь. Море крови, ее металлический запах, который преследовал Артура годами, въелся в память так сильно, что казалось, он чувствует его и сейчас, здесь, в этом проклятом вагоне.

Артур стиснул челюсти до боли в скулах. Двадцать лет. Двадцать долгих лет прошло, но он все еще ощущал чье-то незримое присутствие. Артур никогда не знал, откуда исходит этот взгляд – пустой, холодный, злой, неизбежный, как судьба, – но всегда чувствовал его тяжесть на своей коже.

– Черт бы побрал это место, – выдохнул Артур сквозь зубы, вытирая тыльной стороной ладони внезапно вспотевший лоб.

Пытка рельсами вскоре кончилась. Город встретил Артура мертвой тишиной, той особой, гнетущей, которой встречают лишь тех, кто возвращается сюда не по своей воле, а по зову долга, от которого нет спасения. Название на выцветшей, проржавевшей табличке у въезда стерлось почти полностью, облупленное дождями и солнцем, съеденное временем. Но Артуру и не нужно было читать – он знал это место нутром, помнил его не по имени, а по запаху всепроникающей сырости, по чувству, будто сам воздух сгустился и давит на плечи невидимым грузом. По странному неуловимому шороху, который не стихал даже в полном безветрии, словно земля под ногами кишела чем-то скрытым.

На первый взгляд город казался вымершим. Полуразрушенные, покосившиеся дома стояли вдоль улицы унылыми рядами, точно скелеты, глядящие друг на друга пустыми глазницами окон. Дворы заросли бурьяном и высокой жесткой травой – такой густой и сочной, что в любом другом месте она радовала бы глаз, но здесь лишь подчеркивала запустение и забвение, скрывая под собой ржавеющий хлам и обломки чьих-то жизней. Трещины на растрескавшемся асфальте расходились во все стороны, словно черные вены, заполненные прошлогодней прелой листвой и грязью. Изредка в глубине дворов виднелись ржавые остовы детских качелей, застывших в вечном скрипе, или каркасы машин, брошенных так давно, что металл начал сливаться с землей, обретая пугающие очертания.

Дома здесь и прежде не отличались новизной, но теперь их ветхость перешла в стадию распада, усугубляя общую атмосферу тоски и безысходности. Штукатурка облетела со стен, обнажая серый выветренный кирпич, уцелевшие крыши просели и прогнулись, будто под непомерной тяжестью скорби. Тишину нарушал лишь ветер, завывающий в пустых оконных проемах и гоняющий по земле сухие листья да клочки мусора. Артур вздрогнул всем телом, когда с одного из мертвых деревьев с громким треском обломилась ветка. Звук показался оглушительным в этом безмолвном, забытом богом захолустье.

Артур свернул на главную улицу – если это унылое заросшее пространство еще можно было так назвать – и впервые заметил признаки жизни. Едва различимые силуэты скользнули в темных проемах дверей, мелькнули за пыльными задернутыми шторами. Кто-то все еще жил здесь. Цеплялся за это проклятое место.

Сутулый мужчина вышел со двора, чтобы поправить покосившийся велосипед, висевший на ржавом крюке ограды. В глазах этого человека не было ни любопытства, ни враждебности – лишь тусклое, затаенное напряжение затравленного зверя, готового в любой момент отступить, спрятаться. Стоило Артуру сделать шаг в его сторону, как мужчина торопливо отвернулся и, прихрамывая, скрылся в глубине двора, словно тень.

Несколько женщин, собравшихся у ржавой колонки, встретили Артура недобрым молчанием. Быстро переглянувшись, они плотнее укутались в платки и разошлись в разные стороны, увозя за собой скрипучие тележки, нагруженные каким-то жалким скарбом. Их молчание было громче любого крика. Оно говорило: «Ты теперь чужой. Тебе здесь не место. Убирайся». Но Артур знал: уйти он уже не сможет.

Лишь один старик, примостившийся на замшелом валуне у самой обочины, не отвел взгляда. Он сверлил Артура глазами – молча, угрюмо, без всякого любопытства. Помусолив потухшую трубку в морщинистых пальцах, он наконец проскрипел – так тихо, что слова почти утонули в пыльной тишине:

– Вернулся, значит… И ты тоже… с меткой.

Артур тут же оглянулся, но старик уже сомкнул веки и медленно покачал головой. Метка. Слово царапнуло внутри, как погнутый гвоздь. Тяжелое, липкое, оно всплыло из глубины воспоминаний, и Артур понял: это слово не забылось, не ушло, а осталось жить здесь и терпеливо ждало его возвращения.

И шепотки поползли по улицам, как ядовитые змейки. Невнятное бормотание, шуршание, похожее на сухую траву под ветром, доносилось со всех сторон. И Артур знал, даже не оборачиваясь: это шептали не люди. Это шептало само место, его пыльные углы, трещины в его стенах.

Артур свернул в последний, самый узкий и темный переулок, и вот он – дом. Тот самый, от которого он бежал два десятилетия, стараясь вытравить из памяти каждую доску, каждую скрипучую половицу. Артур замер на пороге. Деревянный заборчик, когда-то выкрашенный оптимистично-зеленым, еще цеплялся за землю, но большинство досок сгнило или было выломано. Сам дом осунулся, побледнел, покрылся серой сыпью плесени: соседняя речушка, вечно норовящая выйти из берегов, подбиралась все ближе. Крыша съехала набекрень, придавая строению вид пьяницы, привалившегося к стене. Оконные проемы зияли чернотой: штор давно не было, да и стекол, похоже, тоже.

Артур шагнул внутрь. Под ногами захрустели щепки, штукатурка и прочий мусор, занесенный ветром сквозь