Фонарь Джека. 31 история для темных вечеров - Александра Рау

Никто не остановил ее. Феи Зачарованного Леса, все властители осени и зимы, замолкли, затаились, не в силах мешать той, что когда-то была человеком. Той, что обрела память, увидев тыквенные зернышки, разбросанные по насту. Как в тот день… Да, как в тот темный день ее гибели.

«Теперь я – сама месть. А для мести нужен меч. И я знаю, где его взять», – думала всадница, пересекая каменистые равнины и заснеженные поля. Сердце ее давным-давно превратилось в осколок льда, она не ведала усталости и боли. Лишь сжимала в черной перчатке четыре тыквенных семечка, но видела иное, сокровенное: в них воплотилась та жизнь, что беззаконно отняли. Поруганная и расколотая, тихая жизнь в доме с покатой крышей, под которой гнездились белые голуби.

«Рыжая ведьма! Служительница Самайна!» – так клеймили те, кто растоптал ее судьбу. Это сборище безумцев в белых капюшонах и плащах.

Мучители! Палачи! Те, кто держал веревки, вилы и топоры. Они убивали медленно, они наслаждались, крича о какой-то каре, об ошибке существования магов. И они считали, что смогут укротить ее, уничтожить и стереть. Но настал миг, когда она все вспомнила, тень в черном, несущаяся через лес. Древняя сила.

Ветки обращались шипами, талая вода капала ядом с темной хвои, застывшей кровью замирали окаменевшие слезы смолы. Лес слышал, лес плакал, лес со всеми его тайными обитателями изнывал от неразделенной бесконечной муки. А в глазах мстительницы слишком давно не осталось слез, на ее белых щеках не таял сизый иней, в рыжих волосах ранней сединой неподвижно замирали снежинки. Лишь они плакали, лишь они стенали голосом бури. Но не воин, не она. Слишком долго она ждала этого часа, слишком долго искала свои воспоминания. Отвращение, боль, ярость – все смешалось в небьющемся сердце.

«Я вызывала дождь засушливым летом. Я оттягивала заморозки поздней осенью, чтобы крестьяне успели собрать урожай. А потом пришли они… и никто не заступился за жену мельника», – думала она, мучительно разглядывая четыре тыквенных семечка. В каждом она постепенно узнавала лица. Они проступали силуэтами, случайными фразами, невыносимой нежностью, до крика топящей мертвую плоть. Семечки жгли огнем, рвались и словно бы прорастали сквозь призрачные черты мстительницы.

Лица! Четыре лица. Одно – собственное, не такое бледное и словно бы счастливое, почти чужое, что, впрочем, не трогало и не тяготило. Но еще три… Еще три! Лучше бы никогда не видеть их, никогда не уметь любить, лучше бы никогда не чувствовать, а вечно скитаться бесприютным злым ветром, что губит молодые посевы. Но если бы не эти лица, она бы не неслась сквозь снег.

– Уже близко… Близко! – шептала она, видя край старой деревни. Все те же дома из бруса и камня, все те дворы и луга, где летом пасся скот. Деревня осталась, разве что орудия труда немного изменились, получили большей шестерней и механизмов. Но люди все так же собирались у очагов, все так же грел их свет тихого счастья.

Мстительница остановилась у околицы, с тоской и ненавистью взирая на заснеженную ночную улицу. Ее не видели, она не выдавала себя. Сердце ее клокотало от душащей ненависти к этим людям, потомкам тех, которые испугались в темный час. Но холодный зимний ветер не велел причинять им зла, чтобы не уподобляться своим убийцам. Крестьяне всегда были просто трусами, а настоящая битва ждала впереди, за рекой, у старой мельницы.

«Так вы мне отплатили, – злилась странница, пришпоривая коня, несясь через деревню вестником ненастья. – Я позволяла собрать вам лучший урожай тыкв, чтобы в день Самайна в них зажглись самые яркие огни, освещающие путь через долгую зиму. Я отгоняла от селения монстров, которых ноябрьские феи порой натравливали на вас ради злых проказ. И за это меня обвинили в служении Самайну. Я помню, я все помню!»

Она остановилась у шаткого моста, вскоре пересекая замерзшую реку. За ней, на холме, застывшим памятником ушедших времен высился остов сгоревшей мельницы. Новая крутила сложные механизмы в стороне, недалеко от главной площади, – достопримечательность деревни, дань новой эпохе, в которой не осталось места ни феям, ни магии. Больше никто не упрашивал духов природы, больше никто не верил в их милость. А мельницы не считались местом обитания колдунов.

Легко же люди все забывали. Лишь вестница ледяного ветра была обречена вспомнить, когда настало время. Возможно, когда кто-то потревожил ее безвестную могилу, к которой теперь вела тонкая нить смутных образов.

Обратно! Домой, к старой мельнице, вокруг которой давно не селился народ, лишь ржавели перекошенные валы да сугробы возвышались вокруг забытого обиталища прежнего хозяина. А над мельницей, окутанные мрачным ореолом пепла, кружили угольно-черные птицы, то растворяясь, то вновь появляясь. Злые вестники потерь и бед, такие же призрачные, как и та, что пришла за возмездием.

– Вороны… Да! Это они! Поделом!

Слова доносились скрежетом, смерзшиеся растрескавшиеся губы едва шевелились. А над старой мельницей кружили враги. Такие же неупокоенные, такие же проклятые.

Последние штрихи страшной картины пронзали терновыми шипами небьющееся сердце. Мстительница спешилась и медленно прошла по снегу, не оставляя следов. Она узнавала руины, узнавала все лучше с каждым шагом то, чего навек ее лишили одной ненастной зимней ночью. И вспоминала все лучше лица тех, во имя кого вновь обрела иллюзорную плоть.

Три маленьких семечка, сжатые в черной перчатке. Три лица… Ее муж и две дочери – весь ее мир, весь ее космос. Три мира! Три погубленные Вселенные. Она все вспомнила, и из застывших глаз скатились две ледяные слезы.

Она по-настоящему любила, наивная крестьянская девушка, дочка пасечника, ставшая верной женой мельника. Муж немного выпивал, но всегда честно выполнял работу, сам грузил тяжелые мешки, отдавая крестьянам муку, а плату брал меньше, чем мог бы. Он всегда улыбался, широколицый, крупный и безобидный. И дочки всегда улыбались, две рыжие девочки, два ярких солнышка, которые норовили залезть в муку или потревожить голубей под крышей.

– Вот уж проказницы!

– Да не будь ты к ним так строга, – увещевал муж молодую жену, добрую рачительную хозяйку.

В деревне поговаривали, словно она владеет колдовством, но совсем немного: разве что целебные травы собирает и будущее видит по линиям руки. Да, так о ней рассказывали. О ней, той, что стала колким зимним ветром.

– А знаешь, у нас будет сын,