Искупление - Элис МакДермотт

Она поманила меня пальцем:

– Пойдем, я кое-что тебе покажу.

Идти было недалеко. Она провела меня в небольшую комнату сбоку от холла. Ее кабинет. Стол у широкого окна, выходящего на крытую галерею, пара плетеных кресел, книжный шкаф, на полках лишь горстка вьетнамских безделушек: нефритовые слоны, резные Будды, все в таком роде. Примечательнее всего были картонные коробки и решетчатые ящики, беспорядочно расставленные по полу. Одни были набиты соломой. В других виднелись аккуратно сложенные книги, или юбки, или платья – детская одежда.

Шарлин обвела весь этот бардак рукой:

– Мои скромные усилия.

Дальнейших объяснений не последовало.

Шарлин подошла к столу, и я вдруг почувствовала себя так, будто меня вызвали на собеседование. Или на ковер. Когда она опустилась в кресло, я заметила одновременно две вещи. Во-первых, твою Барби, она сидела в слегка развратной позе кукол, у которых не гнутся колени, прислоненная к пирамиде спичечных коробков. На ней по-прежнему был белый аозай, но теперь к нему прибавилась еще и шляпа конической формы, какие носят вьетнамские женщины, магически уменьшенная до кукольных размеров. Два тонких черных шнурка возле маленьких жемчужных сережек добавляли образу достоверности.

– Что думаешь? – Шарлин повертела Барби в руках. Светлый хвостик под шляпой был неподвижен.

Нельзя было не подивиться ее изобретательности.

– Какая прелесть, – сказала я. – Где ты такую нашла?

Я уже научилась узнавать ее лишь смутно извиняющийся «кто на свете всех умнее» тон.

– На рынке есть одна женщина, я зову ее Уизи, которая делает эти шляпы. Они называются нонла, ты знала?

Я не знала, но ответила «да».

– Так вот, – продолжала Шарлин, – сегодня утром я к ней заскочила. Я заскочила в несколько мест. Сначала купила в «Мэзон руж» чудесный рулон шелка. Потом отвезла его Лили и заодно вызволила бедняжку Барби. Лили сделала себе бумажную выкройку, так что Барби больше не нужно ходить на примерки. Потом заехала на рынок, показала ее Уизи и спросила, что можно сделать.

Все, что осталось невысказанным – как рано Шарлин встала, сколько дел успела переделать до нашей встречи, пока я мерила платья и укладывала волосы, – все это крылось в улыбке, игравшей на ее приоткрытых губах, молчаливое хвастовство, на которое, по нашему молчаливому согласию, она имела полное право.

– Я хочу продавать их по два бакса за штуку. Без шляпы наряд выглядит незаконченным. Все захотят шляпу.

Второе, что я заметила, когда Шарлин взяла в руки сайгонскую Барби, – это что коробки́, пирамидой составленные на столе, были вовсе не спичечными коробка́ми, а маленькими контейнерами, в которых раньше отпускали таблетки (ты их почти не застала). Контейнеров было штук пятьдесят.

– Или, может, по три? – сказала Шарлин. – Мы с Уизи долго не могли придумать, как сделать так, чтобы шляпа держалась на голове поверх приклеенной челки и этого чертова хвоста. Но оказалось, что голова у Барби не такая уж твердая. – Слегка приподняв кукольную шляпу, Шарлин показала мне, как она закреплена. – Всего-то и нужно было пару булавок.

По-моему, я даже тихонько ахнула.

Я вспомнила твои непролитые слезы, когда тебе сказали, что Барби останется с Лили. Я подумала – как подумала в комнате для шитья, – что в детстве Шарлин не сочиняла для своих кукол и мягких игрушек полноценную жизнь, предполагающую любовь, сострадание, скорбь. В отличие от меня. В отличие от тебя.

Увидев мое лицо, Шарлин рассмеялась.

– Так и мы, Триша, страдаем от невидимок и бигуди, – сказала она, будто этим утром своими глазами видела, как я закрепляю в волосах шипастые бигуди, как обжигаю кончики ушей под шапочкой портативного фена.

Шарлин снова принялась разглядывать куклу, поправила ее крошечную шляпу:

– Маленькая хитрость, как назвала бы это моя мать.

Затем она подняла на меня взгляд, и ее бодрое веснушчатое лицо выражало что-то совсем другое. Может быть, грусть.

– Моя мать, – сказала она, – была увядающей южной красавицей, которая вышла за обанкротившегося янки из Мейн-Лайна[13].

Она смолкла – возможно, задумалась. И снова будто осталась в комнате одна.

Я ждала. Воцарилось странное молчание. Наверное, я надеялась, что сейчас она расскажет красивую историю любви своих родителей – под стать нашей с Питером; возможно, это сгладило бы смущение, которое я испытала несколько часов спустя, вспомнив, как без умолку болтала о муже. А может, я надеялась услышать неприкрашенную историю из ее жизни: бедное детство, любовь к умершей матери. Как у меня самой.

Я ждала. Молчание стало неловким, неправильным. Шарлин смотрела вдаль, она была неподвижна, только быстро, неосознанно терла друг о друга большим и безымянным пальцами правой руки.

Мне начало казаться, что это молчание – результат еще одного faux pas с моей стороны: мне не удалось поддержать беседу. В нелепом отчаянии я воскликнула:

– Ты прямо как Скарлетт о́Хара и Грейс Келли!

И почувствовала себя глупой девчонкой из команды поддержки.

Шарлин взглянула на меня, будто в глаза ей ударил яркий свет. Ее приплюснутое лицо прижалось к невидимому силовому полю моего идиотизма.

Мои слова утонули, растворились в молчании иного качества. Наконец – тихо, по-деловому – Шарлин произнесла:

– Чего бы мне хотелось, так это включить шляпу в стоимость наряда и продавать все вместе за семь долларов. Но, видимо, уже поздно. – Она заглянула в желтый блокнот. – Утром я получила еще четыре заказа.

Снова придав Барби разнузданное сидячее положение, Шарлин вернула ее на место, несколько секунд разглядывала, что-то прикидывая, затем повернулась ко мне:

– Сколько зарабатывает твой муж?

Ты даже не представляешь, каким грубым, неуместным, даже обескураживающим по меркам того времени был этот вопрос. С таким же успехом она могла спросить меня, люблю ли я оральный секс.

Запинаясь, я ответила, что не знаю, – я и правда не знала, – и тогда она принялась расписывать доходы и расходы в ее собственном доме: зарплата ее мужа, что покрывает фирма, какое месячное содержание у нее самой, как она эти деньги тратит, откладывает и распределяет между детьми и прислугой. Все это было изложено в мельчайших подробностях и, как я сказала, по тем меркам очень обескураживало.

Чувствуя себя крайне неловко, я попыталась объяснить, что, поскольку детей у нас нет, мы ведем бюджет не так тщательно, как она. Когда мне нужны деньги – на духи, одежду, подарки родным, – я просто прикидываю сумму и называю ее Питеру, а он выдает мне наличные.

Она вскинула свои хищные брови:

– И все?

– Ну да, – ответила я, хотя обычно меня ждал шутливый допрос: «Еще одно платье? Ты что, надеваешь их по несколько штук?» Или водевильная сценка на тему того, почему он