Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

И он рассчитывал в ближайшее время с «возобновлением работы Учредительного Собрания» оставить политику. Однако не оставил пост, который он считал своим крестом, не желая прогибаться под переворотчиков, губящих дело борьбы с большевизмом…

Поклонники атаманщины считают убийство Новоселова уголовным деянием, не относившимся к белому террору, который, как известно, является «официальным» продуктом. Однако, оставшись нераскрытым, убийство автоматически становится таковым. Тем более, что впоследствии убийцы Новоселова с их начальником Волковым перестали скрываться и только поднимались в белогвардейской иерархии.

Поэтому отсутствие реальных, а не опереточных мер в отношении причастных к убийствам автоматически становится и проявлением белого террора.

В политическом же плане последствия убийства были куда серьезнее. Так, результатом его «расследования» стала потеря белогвардейской властью авторитета у многих колеблющихся, не желавших признавать власть «убийц», не увидевших в ней достойной альтернативы власти советской. Это заметно сузило белогвардейскую базу и возможности ведения борьбы против большевиков.

И, что самое главное, выстрелы в Новоселова просигнализировали объявление войны социалистам «правыми». Что развязало руки белым военным для повторения в еще большем масштабе подобных деяний против всех неугодных. Став отправной точкой в почти безудержном распространении белого террора по Сибири. Во многом и вызвавшего массовое восстание сибиряков. Речь об этом пойдет ниже.

Влияние на переворот миссии Колосова

По мнению Е. Колосова атаку на сибирский парламент провели по плану Гинса. Ее приурочили к сентябрьской поездке Колосова во Владивосток по поручению КОМУЧ для проведения переговоров с руководством прибывших туда иностранных войск. Цель – донести до их командования, что они должны воевать на фронте против большевиков, а не отсиживаться в тылу.

Колосова известили о таком поручении открыто посланной телеграммой и из нее противники эсерову знали о нем.

Сам Колосов вспомнал: «В Иркутске 16-го или 17-го сентября я застал ехавшую на Восток делегацию Областной Думы, задержанную там военными и предупрежденную ими, что, если она продолжит путь, то они арестуют ее».

По его данным, это нападение санкционировал премьер-министр Вологодский. Все это происходило за несколько дней до путча в Омске, где власть в результате «фактически перешла к Административному Совету, изобретенному Гинсом»[121].

Однако вина за случившееся ложится и на Колосова, после выполнения дальневосточного поручения раздумывавшего, не вернуться ли ему в Омск или Томск для противодействия готовящемуся перевороту. Чего он не сделал, зная, что японские войска прибыли в Россию «поддержать тех, кто там что-то замышляет»[122].

Свое бездействие Колосов оправдывал тем, что не подозревал, что «попытка переворота будет произведена так скоро, через какие-нибудь 3–4 дня».

Белогвардейцы тогда еще не знали намерений иностранцев и опасались поддержки ими парламента. Поэтому появление Колосова во Владивостоке могло ускорить проведение переворота. И лишь позднее он выяснил: «Все у них (Союзников – ред.) сводилось к взаминой слежке, чтобы не дать обойти при захвате национального достояния. Было бы комично, начни я им внушать, что они здесь не для захвата России, и вмешательства в наши дела, а для совместной с ней борьбы против германского нашествия»[123].

Реакция на создание Директории

Создание Директории вызвало негодование радикалов – правых сибиряков и левых эсеров, особенно максималистов[124], понимавших противоестественность и недолговечность подобного «союза».

Схожее отношение было и у многих «учредиловцев» из-за навязанных «правыми» условий. Так, В. Чайкин считал эти соглашения «предательством Учредительного собрания и эсеров»[125].

Результатом игнорирования их мнения уже в октябре 1918 г. стал наметившийся очередной раскол социалистов из-за соглашательства с «реакцией» и перевода правительства в Омск в её «пасть»[126].

Особенно ярко протестовал «учредиловец» М.Л. Коган-Бернштейн, покинувший Уфу в знак протеста против подобных договоренностей.

А депутат-«учредиловец» Веденяпин-Штегеман заявил: «Извещаю о смерти Комитета (членов Учредительного Собрания – ред.). Это наше общее настроение»[127].

Представляется удивительным, как соглашение о Директории состоялось после очередного разгрома правыми сибирских эсеров. Так, накануне ее создания в ходе переворота с 21 на 22 сентября 1918 г. в Омске путчисты изгнали из правительства почти всех социалистов.

Правые же эсеры словно не замечали укрепления позиций правых и усиления разброда в собственных рядах. Они вошли во власть, повторив роковую ошибку только что вышвырнутых оттуда их коллег.

По словам генерал-майора К. Гоппера, одного из руководителей Ярославского выступления 1918 г., «Выбор резиденции Директории и ставки главнокомандующего имел громадное значение, и члены Директории это понимали. В связи с убийством 23 сентября в Омске видного эсера, правительственного комиссара Акмолинской области и Степного Края А.Е. Новоселова туда командировали члена Учредительного Собрания выяснить положение, и до его возвращения вопрос выбора резиденции остался открытым.

По словам Гоппера, «Когда выяснивший обстоятельства дела депутат вернулся, Директория и Ставка решили переехать в Екатеринбург, но позднее вопрос еще раз обсуждался, и Директория переехала в Омск. Мотивы этого непонятны… Директория ошиблась: она высоко ценила свой моральный вес, забыв, что в таких случаях считаются только с грубой реальной силой. А в Омске у Директории ее не было»[128].

«Правые учредиловцы» объясняли переезд в Омск дальнейшим ухудшение ситуации на фронте, захват красными «столицы» КОМУЧа Самары и их наступление на Уфу.

Впрочем, Екатеринбургу ничего не угрожало и «учредиловцы» могли рассчитывать здесь на помощь башкир и местных рабочих.

Некоторые «учредиловцы», включая Чернова, пытались предупредить правых эсеров против переезда в Омск. Однако не смогли пересилить их, считавших, что в условиях военных неудач стоит рискнуть создать единый антибольшевистский фронт.

Предположим, что КОМУЧ согласился на это, рассчитывая 1 января 1919 г. объявить себя Всероссийским парламентом. По словам Мельгунова, «было предъявлено требование: подготовка к его созыву как государственно-правового органа должна находиться в руках Съезда (КОМУЧ) и Правительство, «всемерно содействуя ему, не должно вмешиваться в его работу. Эсерам уступили, а они «признали возможным отказаться от контрольного органа (над Директорией – ред.) до возобновления работ Учредительного Собрания»[129].

Чернов же жестко критиковал это соглашение, предвидя столкновение с «реакцией». Поэтому он превентивно создавал собственные вооруженные формирования вопреки заключенным правыми эсерами соглашениям с сибиряками.

Крайне негативно к созданию Директории отнеслись и кадеты. Так, В.Н. Пепеляев съехидничал в своем дневнике: «Соглашение с привидением заключено»[130].

А В. А. Виноградов, заместитель Н. В. Некрасова во Временном правительстве Керенского, ставший членом Директории подвергся мощному давлению однопартийцев[131].

В свою очередь, Н. И. Астров, заочно избранный членом Директории, писал Виноградову, что кадетское руководство постановило, «что я не должен вступать