Вечный день - Юлиус Фучик

Вообще вчерашний день был весь вывернут наизнанку. Вечером у меня произошло еще одно столкновение, на этот раз в кругу семьи. Приехал в отпуск лейтенант О-ля-ля. Расхаживает как павлин, распустивший хвост; на героической груди красуется Железный крест. Аннемари плавает в блаженстве. Она в восторге. Она тоже получила отпуск. Разумеется, могла бы переодеться и не оставаться в своей униформе медсестры. Но она не расстается с ней, как и он со своей. (К читателю: Аннемари — младшая сестра Эльфриды. Работает медсестрой в лазарете в Котбусе. Лейтенант — ее жених.)

Вечером мы сидели за столом с папочкой и доктором Бартцем, в тесном семейном кругу, так сказать. Сначала этот летчик-лейтенант забавлял меня своим позерством и глупостью. Само собой, он рассказывал о своих героических деяниях.

«Мы поднялись в воздух, о-ля-ля! — перед нами английское побережье, о-ля-ля! Англичанин стрелял как сумасшедший, но мы — о-ля-ля! — побросали яички, с позволения сказать, о-ля-ля!»

В конце концов мне все это уже не только не было смешно, мне стало просто противно его слушать. Хотя бы одно это пошлое «о-ля-ля» чего стоит…

Этот олух царя небесного изрек ни больше и ни меньше как истину, что образованность — наше несчастье. Несчастье, которое, видит бог, его не постигло. То, что все в нашей стране читают и пишут, подавляет, по его мнению, естественные силы сопротивления нашего народа. Это было уже слишком, я не сдержалась:

«Значит, назад к невежеству, господин лейтенант?»

И представь себе, это четырехкопытное на полном серьезе отвечает:

«Фройляйн Эльфрида, — о-ля-ля! — вы изложили всю философию в кратчайшей формулировке».

Ты знаешь, я готова была взорваться. Но лишь холодно и с явной насмешкой сказала:

«Я знаю народ, который на все пошел для того, чтобы за несколько десятилетий ликвидировать неграмотность и темноту. Это не мы, господин лейтенант, нет, нет. Против этого народа мы ведем борьбу за обескультуривание».

Так как я не была уверена, что этот безголовый понял меня, я повторила:

«Ведем борьбу за бескультурье, верно?»

Он, оказывается, довольно хорошо меня понял, это было заметно по его кислому виду. Кто знает, что еще я наговорила бы, если бы папа не вмешался. Но после очередного «о-ля-ля» я вышла из комнаты…»

Обо всем писала своему возлюбленному Эльфрида. Этими письмами она прорывалась сквозь одиночество, на которое ее обрекала война.

«Одиночество — это пальто на теплой подкладке, — писала она в одном письме, — но сердцу под ним холодно. А вот каждая строчка, обращенная к тебе, согревает сердце, мой единственный».

Читала Эльфрида много, и мыслями о прочитанном тоже делилась с Гансом. О современных ей немецких писателях была невысокого мнения. Ни у кого из них не находила отражения подлинных мыслей и чувств, видела лишь увертливость и доктринерство. В одном письме Эльфрида привела цитаты из Пауля Эрнста, писателя, как она выразилась, официально высоко ценимого. (Известно, что он был любимым писателем Адольфа Гитлера.)

«Читал ли ты, дорогой мой Ганзель, небольшой рассказ Пауля Эрнста «Десять китайских придворных одежд»? Вообще-то вещь банальная, но одно место Эрнсту удалось. Некое посольство китайского императора в Риме испытывало денежные затруднения, и советникам посольства пришлось продать свои придворные одеяния. Их купил директор одного театра, но он не знает, что с ними делать, у него нет пьес о Китае, которые можно было бы поставить, и, таким образом, целесообразно воспользоваться покупкой. И он начал искать китайскую пьесу. Из опыта, приобретенного в первую мировую войну, Пауль Эрнст знает, что есть испытанный способ, как добыть китайскую пьесу. Рецепт уж доподлинно made in Germany[1]. Послушай. Цитирую:

«…Нам известно, что в последнюю войну немецкий народ совершал дела, которые прежде считались бы невыполнимыми. Если бы военному командованию понадобились, к примеру, такие пьесы, они, без сомнения, были бы представлены адресату в нужном количестве и в нужный срок. Но ведь немецкому народу тоже свойственна организованность. Имея свое военное командование, можно добиться чего угодно. Высшее военное командование отдает приказ генералам, генералы — полковникам, полковники — майорам, те — ротным, ротные — унтер-офицерам, а унтеры приказывают некоторому числу рядовых завтра в четырнадцать ноль-ноль построиться во дворе казармы и сочинить пьесу для использования китайских придворных одеяний».

Чудесно, не правда ли? Вот видишь, дорогой мой Ганзель, такова нынче немецкая литература. Даже этот норвежец Гамсун, который раньше, как ты знаешь, очень мне нравился и своей самобытностью был на десять голов выше других, теперь возмущает меня. Недавно я натолкнулась в его романах на высказывания, вызвавшие у меня просто отвращение к их автору. Этакая рабская душа, этакое сатанинское презрение к толпе, этакое глумление над всеми, кто честно борется во имя прогресса человечества! Вот тебе только один пример из многих. Вчера мне попался в руки его «Странник играет под сурдинку». Одно место там меня особенно возмутило. Говоря о домах в горах Норвегии, он пишет:

«Позднее дома эти стали только укрытием от дождя и снега, не пригодные ни для чего другого. Они были невелики и некрасивы. Строились на швейцарский лад, как убежища для жены и детей, и только. Мы взяли их за образец у этого дрянного народа (да, так и напечатано!) оттуда, с верхних Альп, народа, который за всю свою историю никогда ничего не значил и ничего не создал (точные слова!), мы научились у него плевать на то, как выглядит человеческое жилье, лишь бы только оно нравилось цыганствующим туристам».

Ну, не возмутительно ли так обливать грязью этот свободолюбивый альпийский народ с его великим и прекрасным прошлым? Так оплевывать этот малый храбрый народ, страна которого веками остается островом свободы в Европе, люди которого предпочитали умирать в борьбе, но не ползать на брюхе под ярмом тирана. Сколько выдающихся личностей дал миру этот малочисленный народ в Альпах, таких, как Парацельс и Кальвин, Руссо, Песталоцци и Готфрид Келлер. Да, так низвергаются кумиры прошлого. Вот и Гамсун тоже. Он оказался, вероятно, самой асоциальной личностью нашего времени. Да, в наше время быть только мастером недостаточно. Прежде всего надо быть цельной личностью, а норвежец этот никакая не личность. Но, бедняжка ты мой Ганзельхен, твоя женушка Эли забивает тебе голову литературными разговорами, тогда как там у тебя, несомненно, совсем другие заботы. Как хорошо, мой милый, что с тобой