Происхождение Второй мировой войны - Игорь Тимофеевич Тышецкий

коммунистов, у которых на послевоенный мир был свой, специфический взгляд, основанный на ожидании мировой революции, призванной в перспективе уничтожить все «классовые» ограничения «буржуазного» Версальского мира. Все остальные политические силы послевоенной Германии выступали за реванш. Различия между ними заключались не в том, к чему следует стремиться, а в том, как добиться поставленных целей. Если партии умеренного толка выступали за пересмотр отдельных положений Версальского договора, его ревизию, то есть предпочитали действовать в рамках созданного этим договором правового поля, то крайние радикалы и националисты заявляли о готовности аннулировать весь договор целиком в случае своего прихода к власти.

Все могло пойти иначе, если бы Союзники дошли до Берлина и провели затем открытый суд над политическим и военным руководством Германии, в ходе которого доказали бы его вину в развязывании мировой войны. Тогда у немцев не осталось бы сомнений в том, что они проиграли войну, которую сами же и развязали. Однако по ряду соображений, о чем уже говорилось в первых главах, ни того ни другого сделано не было. Союзники предпочли просто вставить статью о виновности Германии в текст Версальского договора. Германия подписала мирный договор, но своей вины не признала. Как не признала и военного поражения, уверовав в то, что Союзники воспользовались ее внутренними неурядицами и коварно обманули немцев. Это стало той основой, на которой немцы строили отрицание всей версальской системы. Был даже период, когда Германия сама собиралась обратиться в международный суд, чтобы снять с себя обвинения в развязывании войны. Если бы немцам удалось в судебном порядке доказать свою правоту, рухнула бы вся версальская система. Германия не стала обращаться в суд, в том числе и потому, что его решение с большой долей вероятности было бы не в ее пользу. Говорить тогда о каком-то пересмотре Версальского мира немецким политикам стало бы гораздо сложнее. А так, ставя под сомнение законность Версаля, Германия создавала удобные предпосылки для пропаганды идей реваншизма.

Семантический анализ слова «реваншизм» не входит в задачи этой книги, но следует сказать, что изначально оно не имело того отрицательного значения, которое приобрело впоследствии. Считается, что это слово (revanche) пришло в политический лексикон из французского языка, где им в 70-е годы XIX века стали обозначать желание вернуть утраченные после поражения Франции в войне с Пруссией провинции Эльзас и Лотарингию. Тогда французы не видели в этом слове негативного смысла. Скорее наоборот, истинный патриот Франции обязательно был реваншистом. «Все школьные годы я не представлял себе, ради чего еще жить, как не для возвращения потерянных нами провинций», — вспоминал уроженец Лотарингии Раймон Пуанкаре 1. Правда, французы не кричали о своем реваншизме на каждом углу и вели себя тихо. У них не было сомнений в том, что они проиграли войну с Пруссией и согласились на условия Франкфуртского мира. «Я не знаю ни одного французского министра, ни одного президента Французской Республики, который когда-либо произнес слово “реванш”», — вспоминал тот же Пуанкаре 2. Таким поведением французы не давали немцам повода обвинять их в реваншизме.

Все изменилось, когда жажда реванша появилась в Германии. Теперь уже для немцев реваншизм стал проявлением их патриотических чувств, тогда как во французском языке это слово приобрело отрицательный оттенок. Хотя, надо сказать, что применительно к германской политике французы стали употреблять его не сразу. До прихода Гитлера к власти, пока Веймарская республика действовала в рамках Версальского договора, во Франции предпочитали называть стремление немцев пересмотреть отдельные положения мирного соглашения «ревизией». Несмотря на то что рвущийся к власти Гитлер и не думал скрывать свои намерения. Еще в сентябре 1930 года, выступая в качестве свидетеля по делу трех офицеров рейхсвера, обвиненных в государственной измене за симпатии к нацистам, Гитлер откровенно сказал суду: «Мы будем бороться против (Версальского и Локарнского) договоров всеми способами, включая те, которые остальной мир посчитает незаконными» 3. Даже когда Гитлер уже получил власть и французский посол в Берлине Франсуа-Понсе предупредил Париж, что «отныне вся наступательная сила (германского) национализма, являющегося орудием правительства, будет направлена против внешнего врага, главным образом против Франции» 4, на берегах Сены предпочитали закрывать на это глаза. Французы очнулись от политической летаргии лишь в марте 1936 года, после оккупации германскими войсками демилитаризованной Версальским договором Рейнской зоны. Это было явным нарушением условий не только Версальского мира, но и Локарнского соглашения, а также непосредственной угрозой безопасности Франции, шагом, предпринятым Германией демонстративно и односторонне, без каких-либо предварительных обсуждений. Лишь после этого французы осмелились назвать вещи своими именами, заговорив о германском реваншизме.

Обратной стороной германского реваншизма в промежутке между двумя мировыми войнами была политика умиротворения, проводимая Западными демократиями. Отношение к этому понятию также претерпело большие изменения в сознании людей. Сегодня умиротворение в политике понимается всеми как потворство реваншизму, стремление договориться с агрессором за счет интересов третьих стран. Однако изначально слово appeasement, которое принято сегодня переводить как «умиротворение», было синонимично другому английскому слову — pacification и обозначало прежде всего успокаивание, настрой на миролюбивый лад. То есть никакого отрицательного значения оно не несло. Некоторые современные авторы полагают даже, что «в основе происхождения политики умиротворения лежали соображения морали». Дескать, британцы весной 1919 года были против продолжения гуманитарной блокады голодающей Германии, что и способствовало появлению политики умиротворения 5. Это, конечно же, не так. Если британцы и переживали по поводу снабжения германского населения продовольствием, то эти чувства никак не определяли их политику, всегда носившую прагматический характер. Англичане совсем не хотели чрезмерного ослабления Германии, чтобы не оставлять Францию полной хозяйкой положения на континенте. Ллойд Джордж задумался над тем, как восстановить европейский баланс сил, едва отгремели последние залпы мировой войны. Если Франции на Парижской мирной конференции приходилось решать вопросы своей будущей безопасности, то Англия достигла своих основных целей еще до начала обсуждения условий мира. Британская делегация поэтому чувствовала себя спокойно и уверенно в Париже, и Ллойд Джордж мог позволить себе стать арбитром в отношениях между Францией и Германией 6. А поскольку последняя не присутствовала на мирной конференции, британский премьер по многим вопросам фактически выступал ее адвокатом.

В любом случае ничего зазорного в политике умиротворения ни Ллойд Джордж, ни другие британские политики в 1920-х — первой половине 1930-х годов не видели. Ллойд Джордж вообще называл «политику умиротворения Европы» своей «главной целью», а чуть позже Остин Чемберлен утверждал в палате общин, что он рассматривает Локарно «не как завершение политики умиротворения и примирения, а как ее начало» 7. Наверное,