Выписка из журнала маневренных карточек (За период с 04.07.1977 по 17.11.1998) - Павел Георгиевич Вишняков

на расстоянии метров 12-15 друг от друга выстроились две шеренги матросов. В ногах одной из них лежали бросательные, снабжённые лёгостями. Фрипту провёл краткий инструктаж, продемонстрировал приём бросания предмета – а её бросают не гранатой, из-за плеча, а почти как лассо, раскручивая конец на руке, – и дал команду приступить.

Как и всякий боцман, Фрипту был изрядно прижимист, и на тренировку он принёс не штатные бросательные с красивыми сплетёнными лёгостями, а некие верёвочки, к которым его любимец Заурбек подвязал мешочки из разодранной простыни. В мешочках был не свинец, а булыжники с осушки – Фрипту довольно верно рассудил, что собирать рассыпавшуюся дробь с плаца будет затруднительно, а камней ещё наберём.

И именно эта здравая мысль и скупердяйство стали причинами его длительной покладки в госпиталь с черепно-мозговой травмой: раскрутившаяся лёгость оторвалась от верёвочки и прилетела Фрипте прямо в лоб, освободившись по пути от оболочки из простыни.

Хирург, чинивший череп боцмана в видяевском госпитале, узнав обстоятельства, долго не мог поверить, что слово лёгость имеет место быть в русском языке, а по поводу травмы заметил, что «жадность фраера сгубила – от свинцовой дроби было бы только сотрясение мозга, то есть, фактически, ничего бы не было».

Такие дела.

О матросской любви

Скр-16 поставили в док. Внеплановый – текли стаканы вибраторов эхолота, хитро ввареные в яйцо, морская вода обводняла масло, налитое в эти стаканы – эхолот показывал восьмёрки и рисовал широкую полосу на ленте… Выяснил я всё это, едва приняв дела после училища, но прислушались к моим тревожным докладам только после окончания курса БП, боевой службы на линии буев, выставленных на рубеже «Нордкап-Медвежий», и потери якоря в губе Большая Волоковая.

С лейтенанта взятки гладки, тем более Вова Никишев, наш механик, поддержал меня, пошептав командиру насчёт сальника на линии вала гребного винта и прочей донно-забортной арматуры.

В общем, поставили нас в ПД-50 – прямо под Кировым. Соседство с флагманом Северного флота несколько осложняло течение ремонтного распорядка – режим, наблюдатели, группы беспорядочно мечущихся старших офицеров, вахта с автоматом у трапа на стапель-палубу дока. Тем не менее, ремонт двигался – чистилась подводная часть борта, появились сварщики под яйцом, вооружили палатку и, не торопясь приступили к вырезанию титановых пятаков, на которые изнутри яйца были приварены собственно стаканы… Не торопясь, очень не торопясь, переваливаясь, словно вши на гребешке – док Кирова обещал затянуться.

Недели через две на корабле стали регулярно появляться весело щебечущие девчушки-малярши, к которым из низов выползали наши арагубские мареманы в лихо заломленных на затылки бескозырках. Парочки елозили по стапель-палубе, уединяясь в лабиринтах, образованных неиспользуемыми кильблоками, вызывая ярость командиров и начальников. Но командир «шестнадцатого» Федя Стратевич относился к развивающимся отношениям с пониманием, используя увольнения застоявшихся моряков как стимул к работе без перерывов, с огоньком, так сказать…

Но всему приходит конец – возбуждённые операторы прорвались на доклад к НШ флота, демонстрируя ему графики Кирова, которые явственно демонстрировали приближающийся срыв плана боевых служб. НШ сверкнул очами, выхватил шашку, и всё заверте…

Док перешёл на работу в три смены, работяги носились пятаки под стаканы приварили к разделанным дыркам за день, но дефектоскопию провести не смогли – обстановка всеобщей покраски не позволила.

Всплытие предполагалось дня через два-три, дефектоскописты заявились на корабль с раннего утра и приступили к нанесению своих пенетрантов и проявителей. Какая вонища, подумал я, и отправился уговаривать сварщиков-аргонщиков приварить мне ножки-удлинители на циркуль. Но далеко не ушёл: взмыленный рассыльный передал команду срочно явится на корабль. Вернее, под корабль – уже издалека я увидел живописную группу в составе строителя, командира, механика и яростно жестикулирующего очкарика, который тыкал пальцем в яйцо под днищем скр-16. Очкарик оказался начальником участка капиллярной дефектоскопии: «Да я такое первый раз в жизни вижу, – орал он, – понятно, титан, но чтоб по всей плоскости трещины, понимаете, вы – по всей плоскости трещины!» Командир с надеждой глядел на механика, тот, всматриваясь в «туманну даль», нёс что-то металлургическое про незученные свойства титановых сплавов и неумение рукожопых сварных… Тут взбеленился строитель: «Что?! У кого рукожопые? Что вы вообще понимаете в сварке аргоном?» «Ничего, – спокойно сказал Федя Стратевич, – с гордостью вам говорю – ничего. Но с этим дефектом я из дока не выйду. Переделывайте. Пока мой механик отмашку не даст – знать вас не желаю и ничего подписывать не буду…»

Уже в каюте Вова Никишев вкратце мне объяснил, что обнаружены множественные трещины на вваренных два дня назад пятаках, это жуткий брак, премия горит, выход Кирова из дока срывается, и всем дадут по шапке. К вечеру один из пятаков переварили и отдефектовали, а к обеду следующего дня и второй был смонтирован – дефектоскопия показала хорошие результаты, но бес толкнул меня под ребро: «Слушайте, а давайте и первый посмотрите ещё разок» «Не вижу нужды, – ответствовал очкарик саркастически, – вчера посмотрели, но так уж и быть,» – и он кивнул дефектоскопистам.

Через пять минут лицо его покрылось пятнами – даже мне было очевидно: трещины! Опять трещины по всей поверхности, а не в пришовной зоне. Я бросил через плечо любимое слово военно-морских начальников: «Ну, занимайтесь…» и отправился докладывать командиру о кое-какерах-сварщиках и несусветных дефектоскопистах.

…

Быстро не получалось. Очередная переварка затянулась на пару дней – под руководством главного сварщика 82 СРЗ разделывали кромки, вооружили палатку, тепловую пушку, термометр: технология соблюдалась безукоризненно, но она требовала времени, поэтому дефектоскопию вновь переваренных пятаков решили перенести на утро.

А ночью офицерский отсек был разбужен жуткими воплями строителя – он держал за шиворот рабочего платья тщедушного матросика-электрика штурманского, прослужившего едва год. «Рукожопые, товарищ командир? Рукожопые, говорите? А вот это кто? Кто, я вас спрашиваю? Это враг народа, я его сейчас со стапель-палубы в залив сброшу с кнехтом на шее!» Матросик был мой и я начал потихоньку высвобождать его из цепкой хватки строителя. «Уйди, штурман,» – завопил тот, но командир ловко выволок вредителя и задвинул его к себе за спину. «Сволочи, – сказал строитель тихо, – сволочи, сейчас чекистов вызову,» – и ушёл, не отзываясь на просьбы объяснить, присесть за стол и под тушёнку с шилом решить все вопросы… Начались расспросы матросика. «Не знаю, тащ, вылажу из гиропоста, а он как накинулся на меня, как схватил, как начал орать…»

…

С приходом местных чекистов всё прояснилось довольно быстро. Оказывается, строитель, обуреваемый какими-то смутными сомнениями, решил подежурить ночью возле злополучного яйца и периодически дефилировал по стапель-палубе под нашим днищем. В один из таких проходов он услышал глухие удары из средней части – аккурат в районе пятаков. В три