Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг. - Фред Андерсон

политическим взглядам они принадлежали к сельской партии, но после того, как в городе стало известно о «Решении Виргинии», они, похоже, разочаровались в политиках вообще. Об их настроениях можно судить по колонке, которую Бенджамин Эдес, печатник из их числа, опубликовал в своей газете «Бостон газетт» 8 июля.

Жители Виргинии высказались очень разумно…: Их пылкие решения действительно служат прекрасным контрастом для некой прирученной, пузатой, вымазанной мазью бессодержательной вещи, деликатно приукрашенной и называемой «Обращением», которая недавно была отправлена с этой стороны воды, чтобы угодить вкусу орудий коррупции на другой… Нам говорили с наглостью, тем более невыносимой, что мы прикрыты вуалью общественной заботы, что нам не подобает отстаивать свои права в простых и честных выражениях: Нам сказали, что слово «ПРАВО» не должно быть ни разу названо среди нас! Проклиная благоразумие заинтересованных политиков![850]

В таком настроении «Верная девятка» взяла курс, который вскоре лишит благоразумных политиков возможности ослабить сопротивление Массачусетса Гербовому акту. Они решили собрать самую большую толпу в истории Бостона и с ее помощью заставить назначенного распространителя марок Эндрю Оливера уйти в отставку.

В 1760-х годах в Бостоне было не одна, а две толпы: свободные скопления рабочих, подмастерьев, мелких ремесленников, моряков, чернокожих и других представителей «низшего сорта», которые жили в северной и южной частях города. Эти группы ежегодно устраивали день веселья и карнавала 5 ноября, когда Бостон отмечал поражение Порохового заговора 1605 года. Бостонцы знали этот самый английский праздник как День Папы, а не как День Гая Фокса, потому что местные празднования были сосредоточены на искусных чучелах Папы и дьявола и ритуальных потасовках между жителями Норт-Энда и Саут-Энда по поводу того, кому из толпы достанется честь сжечь их. Состязания в День Папы, возможно, и начались как мужские поединки, но к середине 1760-х годов они превратились в проламывающие черепа и отрывающие конечности потасовки, в которых участвовало до четырех тысяч мужчин и мальчиков.

Уровень насилия в День Папы со временем вырос, потому что члены толпы стали использовать не только кулаки, но и дубинки, а также создали формализованные командные структуры с «капитанами» и подчиненными лидерами для руководства действиями каждой толпы. Поэтому, когда «Верная девятка» решила вывести протесты против Гербового закона на улицы, они смогли обратиться к двум людям — Эбенезеру Макинтошу, двадцативосьмилетнему сапожнику, возглавлявшему толпу Саут-Энда, и Генри Смиту, корабельщику, возглавлявшему толпу Норт-Энда, — имевшим большой опыт в организации действий толпы. Самая сложная задача заключалась не в том, чтобы заставить Макинтоша и Смита вывести своих людей, а в том, чтобы убедить их забыть о своем соперничестве настолько, чтобы заставить Оливера уйти в отставку. Сделать это было нелегко, но «Верная девятка» в конце концов убедила двух лидеров предпринять совместные действия 14 августа[851].

В ту среду утром никто, проходя мимо «Уголка дьякона Эллиота» на Хай-стрит, не мог не заметить пару чучел, свисавших с сучьев большого вяза[852]. Одно из них представляло собой фигуру человека с табличками, обозначавшими его как «А.О.», «Человек-штамп». Другая фигура вызвала большее любопытство, но члены собравшейся толпы объяснили друг другу, что старый сапог, обутый в новую подошву «green-vile» и увенчанный фигурой дьявола, — это остроумный комментарий в адрес графа Бьюта, души Джорджа Гренвилла и движущей силы, стоящей за принятием Гербового закона. Еще до конца дня эти изображения привлекли внимание пяти тысяч мужчин, женщин и детей, причем толпа по большей части пребывала в праздничном настроении. Однако во второй половине дня, когда шериф набрался смелости и попытался срубить чучела, ему стали так угрожать, что он поспешил предупредить губернатора о готовящихся беспорядках.

Вечером три тысячи человек, получив указания от Эбенезера Макинтоша, исполнили предсказание шерифа. Срезав изображения, они прошли три четверти мили до небольшого кирпичного строения, которое Эндрю Оливер недавно построил на своей пристани. Назвав его Гербовой конторой, они снесли его за несколько минут, а затем, неся его бревна в качестве топлива для костра, направились к дому Оливера. Они остановились, чтобы обезглавить его чучело и забросать камнями его окна, а затем поднялись на близлежащий Форт-Хилл, где «проштамповали» фигуры на кусочки и сожгли их. Затем они отправились на поиски самого Человека-штампа.

В тот вечер они не нашли Оливера — он укрылся у друзей — и вместо этого разгромили его дом, выпив содержимое винного погреба, а карету, мебель, обшивку и уборную превратили в спички. Энтузиазм, с которым они уничтожали имущество Оливера, говорит о том, что с наступлением вечера члены толпы действовали не столько по указанию свыше, сколько по собственному разумению. Люди, которые могли работать весь год и зарабатывать меньше пятидесяти фунтов — при условии, что они были полностью заняты, что в разгар депрессии мало кому удавалось, — яростно реагировали, видя, как роскошно живет богатый торговец; и никому не нужно было объяснять, что он станет еще богаче на шиллинги, которые будут извлечены из их собственных тонких кошельков, как только вступит в силу Гербовый закон. Поскольку к полуночи все, что сдерживало поведение толпы, исходило исключительно изнутри, Лояльная Девятка, возможно, почувствовала не меньшее облегчение, чем Оливер, когда бунтовщики разошлись.

На следующий день несколько джентльменов навестили Оливера и убеждали его уйти в отставку, указывая на то, что, по крайней мере, его дом еще стоит, но долго не простоит, если он попытается исполнить свое поручение сборщика налогов. Оливер, который еще не получил документы о своем назначении и не мог подать в отставку то, чего у него не было, согласился воздержаться от сбора пошлин, как только марки прибудут, и пообещал написать в Лондон с просьбой освободить его от работы дистрибьютором. Вечером того же дня, когда на Форт-Хилл собралась вторая толпа и зажгла еще один костер, Оливер отправил письмо с отказом от своего назначения. Толпа трижды приветствовала его, прежде чем разойтись.

Капитуляция Эндрю Оливера решила его насущную проблему, но усугубила недоумение губернатора Бернарда. Бернарду не удалось поддержать порядок четырнадцатого числа. Когда он приказал полковнику бостонского полка ополчения поднять своих людей и разогнать толпу, полковник лишь «ответил, что это ничего не значит, поскольку, как только раздастся барабан, барабанщика собьют с ног, а барабан разобьют; [и] добавил, что, вероятно, все барабанщики полка находятся в толпе»[853]. На это Бернард, никогда не склонный к героическим поступкам, приказал слугам спрятать серебряную посуду и уплыть в замок Уильям. Он провел эту ночь и следующую, наблюдая за кострами на Форт-Хилле, зная, что пока город не успокоится сам по себе, он