Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг. - Фред Андерсон

Стать своего рода пленником таким образом было достаточно унизительно, но еще больше Бернарда беспокоила хрупкость гражданского порядка в провинции. Он был прямым представителем короля, но беспорядки показали, что он управляет Массачусетсом по воле бостонской толпы. Его лейтенант-губернатор Томас Хатчинсон был фактически прогнан по улицам в ночь на четырнадцатое число, после того как он вытащил шерифа, чтобы тот зачитал толпе закон о беспорядках. Правда, они с шерифом бежали достаточно быстро, чтобы спасти все, кроме своего достоинства, от вреда; но, как хорошо понимал Бернард, смелость Хатчинсона лишь выделила его для будущих преследований. Насколько велика опасность, грозящая лейтенант-губернатору, и насколько ослаб контроль над правительством Его Величества, станет ясно только по мере того, как пройдет следующая неделя и «Верная девятка» — а может быть, уже и Макинтош с мафией — будет решать, какие шаги предпринять дальше.

Уже в субботу двадцать четвертого по Бостону и окрестным городам поползли слухи о том, что в следующий понедельник вечером толпа снова выйдет на улицы, а ее мишенями станут ведущие таможенные чиновники, Хатчинсон и, возможно, даже Бернард. Поскольку Оливер уже пообещал уйти в отставку, одним лишь Гербовым актом дело не ограничилось. Хатчинсон, конечно, попал под прицел толпы в ночь на четырнадцатое, и политические сплетни утверждали, что он действительно советовал Гренвиллу, как лучше обложить Америку налогами. Но на самом деле вражда носила личный характер и была обусловлена скорее экономическими, чем политическими факторами. Лучше всего это можно понять, если осознать, что 1765 год, возможно, стал худшим годом в торговой истории Бостона, самым мрачным временем в бесконечно мрачной послевоенной депрессии.

С 1761 года экономика города была не лучше, чем вялой, но ничто не подготовило бостонцев к финансовой катастрофе, которая разразилась в начале 1765 года. В середине января Натаниэль Уилрайт, купец, разбогатевший во время войны за счет того, что одновременно выступал в качестве британского военного подрядчика и торговал с французами, внезапно прекратил выплату своих долгов и бежал в Гваделупу. В Северной Америке еще не было банков, но Уилрайт выступал в роли своеобразного банкира для многих мелких бостонских купцов, лавочников и ремесленников, принимая их деньги на депозит и выдавая взамен процентные именные векселя. Эти банкноты служили своего рода дополнительной валютой в Бостоне и окрестных городах. Теперь он оставил 170 000 фунтов стерлингов в неоплаченных обязательствах, горы бесполезных бумаг и панику, которая разрушила экономику города так же эффективно, как землетрясение 1755 года разрушило Лиссабон.

В панике «тянуть и тащить, прикреплять и вызывать, чтобы обезопасить себя», те, кто ссужал Уилрайту деньги в качестве коммерческих кредиторов и вкладчиков, вскоре стали следовать за ним, объявляя дефолт и бегство. В марте Генеральный суд принял чрезвычайный закон о банкротстве, чтобы упорядочить процессы финансового урегулирования и, как надеялись законодатели, стабилизировать экономику. Это остановило массовое бегство, но отчаявшиеся должники продолжали бежать от своих кредиторов, и удлиняющийся список ордеров на арест беглых должников свидетельствовал об агонии Бостона: три ордера в марте, четыре в апреле, четыре в мае, девять в июне, семь в июле, восемь в августе. Девяносто процентов из них были санкционированы Томасом Хатчинсоном, председателем Высшего суда, который (не случайно) получал щедрые гонорары за ведение дел о банкротствах и арестованных имениях. Пока Бостон погружался в яму депрессии, выражения уважения к Хатчинсону звучали из уст большинства купцов так же редко, как и из уст ремесленников и рабочих, составлявших его толпы[854].

Те немногие бостонцы, которые не презирали Томаса Хатчинсона, в большинстве своем были связаны с ним по рождению, браку или деловому партнерству, и это было еще одной частью его проблемы. Никогда не довольствовавшийся тем, что был ведущим чиновником колонии Бэй во множественном числе — он получал жалованье или гонорары как лейтенант-губернатор, главный судья, судья по завещанию округа Саффолк и командующий замком Уильям, — он усердно продвигал членов клана Хатчинсонов в качестве кандидатов на государственные должности, наряду с многочисленными Санфордами, Фостерами и Оливерами, с которыми он также состоял в родстве. В этом важнейшем отношении таможенники, чьи дома, по слухам, были целью мафии, очень походили на лейтенанта-губернатора. Все они были местными жителями, зарабатывавшими на жизнь за счет пошлин. Все они слыли жадными и коррумпированными. И все они были заметно богаты. Их особняки резко контрастировали с окружавшими их домами ремесленников, лавочников и рабочих[855].

Так личное и политическое сходились в маленьком мирке Бостона, где личные отношения мало способствовали ослаблению обиды, а воспоминания были долгими. И в этом отношении вражда Бостона неумолимо давила на Томаса Хатчинсона. Все в колонии, испытывавшей нехватку денег и погрязшей в долгах, знали, что именно он в 1749 году ввел режим твердой валюты. Если купцы благодарили его за защиту своих инвестиций от инфляции, то фермеры Массачусетса с хроническими долгами, а также торговцы и рабочие Бостона считали его своим врагом. Не случайно после 1749 года он не занимал никаких значимых выборных должностей. Чем выше губернаторы Ширли, Пауналл и Бернард поднимали его на назначаемые должности, тем ниже он опускался в общественном мнении.

Вся эта тревожная вражда расцвела вместе с пламенем костра на Кинг-стрит в сумерках 26 августа. С самого утра в Бостон прибывали люди из близлежащих городов, пополняя толпу жителей Норт- и Саут-Энда, ожидавших указаний Эбенезера Макинтоша. Бернард, опасаясь худшего, собрал свои вещи в замок Уильяма и договорился, что сам укроется там, когда начнутся неприятности. Таможенники города тоже не заставили себя ждать. Но Хатчинсон не предпринял никаких попыток избежать толпы, кроме того, что решил остаться в этот вечер дома, а не ужинать в ресторане. Он отказывался верить, что они могут ненавидеть его так сильно, как это было на самом деле[856].

Собравшиеся на Кинг-стрит люди скандировали «Свобода и собственность!», что, как с горечью заметил Бернард, давало «обычное уведомление о намерении разграбить и разнести дом», и разделились на две группы[857]. Первая направилась к дому Чарльза Пакстона, таможенного инспектора и маршала Бостонского вице-адмиралтейского суда. Пакстон снимал жилье, но толпа обнаружила, что его хозяин дома и с готовностью проявил доблесть, предложив им бочонок пунша. Освежившись, они отправились к особняку Бенджамина Халлоуэлла, таможенного контролера, где выпили еще немало, пока разграбляли дом, круша интерьер и его содержимое. Тем временем в доме регистратора вице-адмиралтейского суда Уильяма Стори другая половина толпы осушала винный погреб, ломала мебель, окна и фарфор, а также предавала огню папки с нерассмотренными таможенными делами. Таким образом, когда обе