Пока играет флейточка - Николай Федорович Иванов

– Ты всё равно побойчее меня. Давай договоримся, что присмотришь за мной здесь, сколько сможешь, – в последнюю встречу попросила Анай старосту. То, что та сама с увечьем, не в счёт: умирают от спелости, а не от старости. А дряхлости не хочется.

– Живи хотя бы до тепла, а то к тебе пока доковыляешь по снегу, Путина ещё три раза в президенты изберут, – приняла, но с условием, наказ подруги Чечек. Согласилась и с тем, что та уйдёт из жизни первой: – А людям накажу, чтобы не голосили, как над покойником.

Шум и причитания над умершим всегда считались у тувинцев препятствием на дороге в Верхний мир. Отвлекут или испугают криками, человек оступится и провалится в мир Нижний. Это не угодить в полынью на озере, выбраться на берег и обсушиться не получится.

– Новости работают? – кивнула на «Украину», застывшую между рамочками с портретами Маадыра. Сколько ни приходит в дом к Анай, столько радуется своему подарку. – Тоже слушаю. Передают, что нашим полегче стало. Так и должно быть, если такие, как Маадыр, на помощь пришли. Как Мальчиш-Кибальчиш. Победа будет zа нами, – лозунгом с митинга завершила речь и вскинула вверх сжатый кулачок.

– Уйти легко. Вернуться труднее, – согласилась, но грустно, Анай.

Староста намерилась цыкнуть в ответ, но лик погружённой в свои думы Анай выражал таинство, постигнуть которое могли, наверное, только те, кто отправлял родную кровь на войну. Коммунист Коммунистович со своими уговорами, попытками отвлечь подругу от грустных мыслей всё чаще чувствовала себя рядом с ней малым неразумным ребёнком. И ретивость не проявляла. Но и молчать, словно загодя хоронила человека, выглядело не по-людски.

– По весне обещал все склоны вокруг посёлка засеять можжевельником, чтобы за арташем не ездить далеко, как в другую страну. Умный он у тебя, как Маркс и Ленин вместе взятые.

– Тяжело ему там. Чую, – не дала увести разговор в сторону Анай.

– А кто говорит, что он на дискотеку поехал? – поддакнула староста, вспомнив посиделки в клубе на 7 ноября – красный день календаря. Славно попели песни, и лекцию почти час читала по старым открыткам и календарям. А вот Новый год не задался, снега навалило под крыши, отсиживались всем посёлком по домам. Теперь бы не пропустить 23 февраля, о главенстве которого вспомнили из-за СВО и Украины. – Ладно, прогоняй уже, засиделась я у тебя без дела. Поковыляю домой. А ты не балуй тут.

Проводив гостью, Анай в наступившем одиночестве повторила:

– Чую!

От двери к дивану, от него к комоду – добрела до приёмничка. Перед тем как включить «Украину» и выслушать известия о ней же самой, горемычной, дотронулась до сына-внука на фотокарточках.

На ближней он сразу после школы. Взбудораженный, упёртый, ни дать ни взять жеребёнок на первом весеннем выпасе, когда вытягивается тело струной на вдруг открывшиеся, неведомые доселе горизонты. Страха перед неоглядными просторами нет, а умчаться в предгорья не пускают. Но знала – вырвется на волю. Верила – всего добьётся.

Вторая фотокарточка с какого-то праздника, и на плечах Маадыра уже женские руки. Фотограф почему-то не пожелал поместить спутниц в кадр, и она сетовала, что не видит тех, кто рядом с её героем. Но не должны быть плохими, раз сын-внук позволил им стоять ангелами за своей спиной. Она и за них помолится, только послушает, что скажет Москва. Что поделать, раз новости с фронта стали важнее молитв.

По привычке, которая с отъездом Маадыра на войну стала ежедневной, трижды тронула пальцами фотографию. Любит и верит в лучшее.

Приёмничек не принёс радости – не греет «Украина», остыла. Глупостями развлекается – кто с кем развёлся, кто к кому и в чём сходил на вечеринку. Слова о войне стали обтекаемые, похожие друг на друга: что в понедельник их слушай, что в пятницу. Зря лишь батарейки тратятся. Хорошо бы лечь и проснуться уже после победы. Да только без военных вестей и сон не идёт.

Словно по шаткому мостку, опираясь о стену, как о перила, переместила себя к печи. Плеснула в пиалу чая из стоявшей на плите кастрюли. Густой, жирный от молока и топлёного масла, напиток согрел руки, позволил окунуть в себя щепотку пальцев, чтобы могла брызнуть каплями вверх в благодарение небесам, потом в сторону перевала Хайыракан, за которым Маадыра приняла война. Теперь позволительно глоток себе, убрать сушь во рту. Солоноватый вкус чая хотелось подсластить халвой, да осталось её всего на дне конфетницы. Неприкосновенный запас на случай, если вдруг врач заглянет. Не по-людски будет, если угостить окажется нечем.

Вернулась для молитвы к оконцу. Тёплого дыхания от напитка хватило отогреть уголок на стекле, заглянуть в схваченную с краёв полынью, разглядеть в ней две звезды из ковша Большой Медведицы. Маадыр, скорее всего, не видит её, в его краях только-только вечер наступает, для зимы четыре часа разницы – это как целая весенняя неделя для яблони: и появиться цветам, и накормить нектаром пчёл, и облететь.

А время самое для молитвы. В предмонгольских степях их девять, самых главных – солнцу, луне, небу, земле, воде, перевалу, медведю, Большой Медведице и молоку. И она готова повторять каждую из них по девять раз, чтобы отвели они девять самых больших возможных опасностей от её мальчика.

Освяти его белый путь, Солнце моё.

Подари ему белую дорогу.

И ты, Земля,

Отведи молнии от Маадыра,

Чёрные тучи отведи.

И тебе, Великий Перевал,

Преподнесу самое лучшее.

Только не давай, Великий Перевал,

Омрачиться его судьбе.

Помилуй его…

Молилась как умела, обрывками слов, запомнившимися от своей матери. В детстве пробегала мимо её шептаний, казалось это смешным и даже стыдным перед той же Чечек, на школьных собраниях призывавшей разучивать комсомольские песни, а не слушать шаманов. А теперь только молитва и соединяет её с сыном-внуком. Вдруг дойдёт через расстояния и время хоть одно слово и поможет в самый нужный момент…

Анай торопилась втиснуть просьбы в отогретый кругляшок стекла, пока не затянулся окончательно испариной и не сжался ледяными клешнями.

– Ничего, ничего, лишь бы Маадыру было теплее, – запахивала халат Анай, пытаясь согреться. – Большая Медведица, пригляди за ним со своей высоты. Отведи от моего мальчика руку, которая может нести беду.

10

Неведомо войне, почему все причитают вокруг её имени, но никто