Пока играет флейточка - Николай Федорович Иванов

А идти минимум ещё десяток метров. Ещё пара шагов. Откуда прорезалось солнце на исходе дня, ослепило, заставляет опустить глаза? Играет на стороне врага или просто потому, что обязано заходить на западе? Но жмуриться никак нельзя. Как раз потому, что напротив – це Европа с её предательствами, подлостями и тысячелетней ненавистью к России. Которая на востоке, и над которой, нравится это или нет, но восходит солнце. Вот и вся разница с Западом, пусть он будет хоть трижды коллективным. Он и сейчас раскорячился, ощущая своё величие от численного большинства хохлов. Где обманули полковника?

Но обнялись, обнялись афганцы! На удивление и зависть остальным, держащим друг друга в прицеле глаз. Прошлое сильнее настоящего? Может, не всё тогда потеряно и в нынешнем славянском раздрае? Обойдётся? Разберут каждый своих погибших и разойдутся? Лишь бы потом СБУ в Киеве не вздыбило своего сородича за симпатию к москалю. На Украине из прошлого главенствует не общий Афган, а кричалки в детских садах «Москаляку на гиляку!»

Косил глаза на полковника Незабудка, но по другому поводу: раз идёт встреча закадычных друзей, может, выделится минута на отдых? Отдышаться и размять губы. Из последних усилий прыгают по кнопочкам одеревеневшие пальцы. Подуть бы на них, согревая. И в мире не солдатский окоп всему голова. Более уютного, тёплого, надёжного и гармоничного места, чем оркестровая яма, человечеством не придумано…

Афганец взгляд музыканта перехватил, но обнадёживать не стал: играй, композитор, дальше. Как бы то ни было, кнопочки перебирать – это не пушку из трясины тащить и даже не траншею рыть. Прыг-скок, прыг-скок по блестящим кругляшкам. Красота! Можно даже представить, что это пуговички на женской блузке. А потом расскажешь, какими мелодиями потчевал народ, ублажал женщину и останавливал войну! Музыка и впрямь может всё!

Полковник исподволь оглядел группу. Эмоций больше никто не проявлял, если не считать Журавко, словно пытающегося высмотреть в лесополке вчерашний день. Ну, ещё и долговязый посыльный с гранатами от командира взвода слишком суетливо вытирает о броник ладони. Боец с сапёрной лопатой взвешивает её, успокаивая себя наличием хоть какой-то защиты в руках. Очищающий от грязи руки десантник перетаптывается на месте, словно заучивая строевой шаг. Шустрый в своей вертлявости мужик размышляет, выбрасывать ли промокшие насквозь перчатки или донести обратно и высушить у костра. Зачем-то понюхал, но засунул в карман. Хозяйственный, олигархом мог бы стать.

Но плохо, что пусть и не явно, но суетятся перед противником! Да, укры давят массой, их на пять человек больше. Пять пар дополнительных глаз просверлят до селезёнки. Хотя что её сверлить, если извозюканные в грязи москали и без этого представляли для них жалкое зрелище. И уж без слёз или улыбки нельзя глазами украинцев смотреть на самого маленького среди вышедших на поляну русаков, которому даже сапог во всей армии России не нашлось. Мямлится в раскисших берцах. Вояка…

Он и сошёл первым с ума. Снял очки, нашёл чистое местечко на нарукавной повязке, протёр стёкла. Проверяя работу, демонстративно принялся всматриваться в стоящих напротив украинских громил. Прозрачности линз всё же не хватило, сделал пару шагов вперёд, стал впритык обходить подкову. Ты усмехаешься? Запомним! Ты тоже скалишь зубки? Ну-ну. А у тебя на карабинчике, почти как у майора Журавко, болтается детская игрушка. Какой-то гномик. Тоже дочка подарила на удачу? Но посмотрим, кто сильнее – русский заяц или иноземный гном. И вообще, ржавая у вас подкова, господа панове. Не для иноходцев или рысаков. В лучшем случае для лошадки, таскающей телегу. Когда переработают на колбасу вас, она точно будет пахнуть потом. Цыган, подтверди.

Тот и тронулся своим умом вслед за Маадыром. Низкорослый тувинец и впрямь выглядел смешно в своём наполеоновском обходе вражьего строя, но это потому, что взирал и презирал врага в одиночку. И тогда молдаванин сотворил ещё большую глупость – отвернулся от врага, подставил ему спину. Медленно наклонился и, словно находился в чистом поле один, принялся стаскивать сапог и вытряхивать из него воду. Непроизвольно получилось или всё же делалось намеренно, но выставить противнику зад получилось вполне наглядно.

Наглость десантников прервал полковник: не за тем собрались, чтобы упражняться в молчаливом красноречии.

– Работаем! – взял на себя общее командование обменом.

Безошибочно определил место, откуда могли подбить пикап, направился к углублению со сгоревшим деревцем. Ни дать ни взять коновязь, к которой хозяину теперь уже никогда не привязать своего скакуна.

Синеленточники, наиболее щедро обмотавшие изолентой почему-то каски, старались понять: их сейчас попытались унизить, или москалям не хватит куриных мозгов для осмысленных действий? На всякий случай вновь снисходительно, как на шаловливых детей, стали поглядывать на заморышей. Облепили «поляка», ещё недавно рвавшегося если не к Москве, то хотя бы до Луганска. Надо полагать, соглашались подбитые вояки на сафари за хорошие деньги, если они пересилили благоразумие перед копеечным выстрелом из гранатомёта бойцом без роду и племени, отправившим новоявленных махновцев в преисподнюю.

– Цветок, т-ты что играешь? – вдруг зашипел на Незабудку Москвич. Флейтист, не смея прервать мелодию, вопросительно выпучил глаза: марш Мендельсона каждый уважающий себя музыкант воспроизводит в любом состоянии.

– Сам хоть п-понимаешь, что д-дудишь? И-идиотство! – не согласился с объяснениями и репертуаром Москвич.

Но, конечно, не звучащая среди войны свадебная музыка его взволновала. От гордости, когда комвзвода послал его с мешком гранат поддержать эвакуационную группу, не осталось и следа. Улетучилась и радость от недоумения тувинца, который пытался вычеркнуть его из коллектива, но сжевал собственные носки. Прошлое затмил страх, едва остановились перед надменными хохлами. Скорее всего, они на пару с холодом и заставили зубы выбивать чечётку. Как же не вовремя попался на глаза Брусникину! Что гордость и радость в сравнении с невозможностью защитить себя? Пустое место…

Укрыться оставалось только за музыку, но ведь это его мелодия, под которую всего месяц назад он вёл своего Ленушка к венцу. Вальс Мендельсона! Он не желает слышать его при похоронных делах!

До Незабудки тоже дошёл абсурд происходящего, но пожал плечами, попутно разминая их: а ты предлагаешь играть гимн России? Хотя это здорово бы выручило, он длинный и раньше Мендельсона выученный на память. Но музыка в нынешней ситуации, спору нет, бред сумасшедшего. Как ни странно, полковника. Быстрее бы всё заканчивалось. А после войны он напишет концерт для флейты с оркестром. И это будет музыка цвета хаки. Получится как по жизни. Увертюра – тревога, ожидание