Искупление - Элис МакДермотт

говорить такие вещи – даже в тот момент мысль показалась мне странной, – но первым делом я подумала, что не хочу быть женщиной, у которой случился выкидыш. Не хочу принадлежать к этому сюсюкающему сестринству, хранить в тайне это позорное происшествие (так в наше время относились к выкидышам), этот провал. Прежде я была в лагере здоровых, полноценных женщин, которые с легкостью рожали крепких и красивых детей. В лагере Шарлин.

Теперь же из-за капельки крови я оказалась в лагере слабых и спотыкающихся, болезненных, докучливых, прикованных к постели жен в шалях и папильотках, которые доставляют своим многострадальным мужьям лишь боль и разочарование.

Мне хотелось надеть новое платье, сделать вид, что ничего не случилось, пойти на коктейль, а потом на ужин, и, возможно, я бы так и поступила, если бы не унизительное воспоминание о пикнике. Я представила багровое пятно на юбке сзади, как оно расползается по роскошному шелку, пока другие жены, услужливые, но слегка презрительные, прикрывают меня льняными салфетками.

У бедной миссис Келли случилась авария. Неудачная беременность, надо ей помочь…

Питер позвал меня с первого этажа, крикнул, что мы опаздываем. Когда я попросила его подняться, его лицо выражало нетерпеливое потворство мужа – он явно готовился сообщить мне, что выгляжу я хорошо, любое платье не хуже остальных, нам пора выходить и так далее, – но, увидев, что я лежу в постели в домашнем халате, тут же спросил:

– Что случилось?

Меня мутит, ответила я. Похоже, утренняя тошнота, которой мне до сих пор удавалось избежать, наконец меня настигла, только, видимо, запуталась в часовых поясах.

Питер взял меня за руку. Сказал, что мы отменим планы.

Но я сказала, чтобы шел один. Что я просто хочу спать и незачем ему весь вечер сидеть дома.

Повара мы уже отослали, потому что планировали ужинать в ресторане, а Миньлинь, наша горничная и экономка, должна была подготовить спальню к нашему возвращению и уйти к себе, в домик на заднем дворе таунхауса.

Пусть Миньлинь останется, попросила я, она приготовит мне чай, когда я проснусь. Питер был гладко выбрит, в новом костюме (портного мне посоветовала Хелен Бикфорд, чей муж одевался безупречно). К аромату лосьона после бритья примешивался слабый запах джина с тоником, который он всегда пил, пока меня ждал. Он выглядел так по-мальчишески, сидя на краешке кровати, а я была так влюблена, что не задумываясь прошептала:

– У меня немного кровь пошла. – И тут же об этом пожалела.

Он покраснел.

– Это плохо?

Я так мало знала.

– Да нет, не очень, – сказала я как можно авторитетнее. – Такое бывает.

Он украдкой скользнул взглядом по моей груди, бедрам, ногам. Но тут же снова уставился мне в лицо, будто все, что ниже шеи, – территория, столько месяцев усердно исследуемая, – стало чужим и непонятным.

Мы придумали компромисс: он пойдет на коктейль, а потом вернется меня проведать. И тогда уже мы вместе решим, идти ли на ужин.

На время я провалилась в сон. А когда проснулась – от сильных, как при месячных, спазмов, – свет в комнате был приглушен, кондиционер шумно работал, на комоде курились благовония. Я пошла в туалет, крови стало больше, но ненамного, а когда снова залезла в постель, появилась Миньлинь с подносом: заварочный чайник, изящная чашка на блюдце, тарелка рисовых хлебцев.

Я вдруг поняла, что она знает про беременность.

Миньлинь – худенькая, уже немолодая – все делала с тихим усердием. При первой встрече она казалась очень серьезной, но мы быстро обнаружили, что она любит посмеяться. Питер утверждал, что она прекрасно понимает по-английски и бегло говорит по-французски, но убедиться в этом самой у меня не было повода. Она годами прислуживала предыдущим хозяевам дома, и естественнее всего для меня было подстроиться под устоявшийся порядок вещей.

Миньлинь поставила поднос на тумбочку, налила чай и протянула мне чашку. Я села в постели. Она выключила кондиционер и включила вентилятор. Она знала, что я люблю спать в тишине и прохладе. Затем снова подошла к постели и спросила:

– Вы чувствуете себя лучше?

Я пожала плечами – от усталости и волнения на большее я была неспособна.

– Сильно болит? – Она похлопала по своему плоскому животу.

Я кивнула. Затем, чтобы не разрыдаться, поднесла чашку к губам. Но слезы все равно полились.

Бережно Миньлинь взяла чашку у меня из рук. Погладила меня по голове. Мои волосы были жесткими от лака, и, наверное, для нее это было непривычно. Она пошла в ванную и вернулась с расческой. Затем кивнула, чтобы я подвинулась. Усевшись рядом, чуть позади, она медленно расчесывала прядь за прядью, пока не вычесала весь лак и пока я не выплакала все слезы. Потом она аккуратно заправила волосы мне за уши и заплела в косу. Закончив, снова протянула мне чашку. Я выпила остывший чай, съела безвкусный хлебец. Она взбила подушки и сказала:

– Пожалуйста, спите.

Я вспомнила Лили с ее «Все будет хорошо». Миньлинь этого не сказала, но сумела донести. Засыпая, я думала о том, что моя искренняя привязанность к этим вьетнамкам более чистая, не такая покровительственная и самовлюбленная и уж точно не такая колониальная, как у других иностранок в Сайгоне. Но то была все та же американская заносчивость, просто немного иная.

Проснулась я, когда пришел Питер, а с ним и доктор Флотский. Оба держали пиджаки в руках. Питер был в белой рубашке с короткими рукавами, воротник расстегнут, галстук развязан. Доктор – в своей обычной бежевой форменной рубашке. Они заполнили комнату запахом сигаретного дыма и пота.

– Как ты, дорогая? – осторожно спросил Питер.

Он стоял у изножья кровати, немного робкий, немного смущенный. Я провела рукой по волосам – французская коса, заплетенная Миньлинь, наполовину распустилась. Такой он видеть меня не привык. Должно быть, из-за этого я выглядела еще слабее, чем себя чувствовала. Я с усилием приподнялась на локтях. Судя по ощущениям, теперь уже кровь шла сильно.

Доктор Флотский двигался по спальне с большей уверенностью, чем мой муж, бросил пиджак на кровать, поправил положение моей головы на подушке, будто восстанавливая должный порядок. Положил ладонь мне на лоб. Рука у него была большая, кожа мягкая, пальцы волосатые. Пара мозолей. Наверное, играет в гольф или теннис, подумала я. На запястье красивые часы.

– Жара нет, – сказал он и грузно сел на край кровати. – Боль есть?

Неохотно я ответила, что ощущения немного неприятные.

– Можете принять аспирин, – сказал он. – Это не навредит ребенку.

Было заметно, что он пьян, он с трудом фокусировал взгляд, и все же во