Искупление - Элис МакДермотт

У Доминика был небольшой проигрыватель, который он приносил в больницу вместе со стопкой пластинок. Он научил детей танцевать твист. А однажды купил где-то марионетку-дракона, что-то в ней переделал и пустил ее танцевать под «Лилового людоеда»[30]. Дети (все, кто мог двигаться) просто с ума посходили. Песня стала гимном отделения. Милый и харизматичный парень.

По правде говоря, все они чудесно ладили с детьми, эти озорные американские мальчишки, даже когда приходило время делать уколы или брать кровь. Нас, женщин, папа-саны, мама-саны и дети ждали в основном ради подарков. Но юные солдаты будоражили даже лежачих. Они были супергероями, кинозвездами. И встречали их всегда соответствующим образом.

Мы, добродетельные американские дамы, им не завидовали. Нам тоже мужчины нравились больше женщин.

Помню, однажды утром, когда мы пришли в больницу со своими корзинками, Доминик дремал в кресле в дальнем углу палаты, а на груди у него спал маленький ребенок в гипсе на все тело. Медсестра сказала, что Доминик просидел так всю ночь. А от Уолли Уэлти мы узнали, что он не явился в часть и Уолли пришлось его прикрывать.

Когда медсестра забрала у Доминика ребенка, я увидела на его бледных руках глубокие борозды там, где гипс впивался в кожу. На щеке, куда упиралась голова ребенка, осталось малиновое пятно.

Шарлин взяла из корзинки шоколадный батончик и протянула Доминику, который все еще сидел в кресле, сам как сонный ребенок.

– Это уже чересчур, – сказала она.

Но Доминик покачал головой, состроил гримасу, изобразил, будто у него паралич. Голосом Железного дровосека проскрежетал:

– Не могу пошевелиться. Могу только моргать.

Свел все к шутке.

Мы засуетились вокруг него: помогали подняться, советовали потопать ногами, растереть затекшие руки и плечи. Шарлин стояла в сторонке и почти не улыбалась. Ее прищуренное одобрение, мы все это знали, было куда более ценным, чем наше заботливое щебетание.

В родном Мэриленде у Доминика была жена. (Каюсь, заметив кольцо у него на пальце, я почувствовала очень, очень мимолетное разочарование – не стоит исследовать глубже это конкретное чувство.) Так вот, тем самым утром Шарлин сказала мне, что они ждут первого ребенка. «Небось первого из десяти», – добавила она своим фирменным «что с вас возьмешь» тоном.

Доминик Кэри – фамилию я бы и не вспомнила. Судя по твоему письму, Шарлин оказалась права.

* * *

Попробую восстановить хронологию событий. Мы с Питером поженились в июне 1962 года. В ноябре переехали в Арлингтон, а в начале декабря Питер сообщил, что мы едем в Сайгон. В феврале шестьдесят третьего вылетели на Западное побережье. Прилетели в Сайгон сразу после Тета[31]. Пикник, на котором я познакомилась с твоей матерью, был, кажется, в начале марта. Где-то через неделю я начала ездить с ней в больницу. Помню, как сильно я расстроилась утром перед нашей первой поездкой, обнаружив, что не беременна.

Еще месяц, прежде чем я снова начала надеяться. Еще несколько недель, прежде чем осмелилась сказать Питеру, и тогда мы решили, что поездки к больным детям должны прекратиться. Говорить Шарлин я пока не хотела, и приходилось отправлять ей записочки с отговорками: то простуда, то гости, то прогулка на машине, все в таком духе.

В мае, ближе к концу первого триместра, – первый визит в военно-морской госпиталь, к врачу, к которому обращались почти все американские семьи. Об этом враче разузнал Питер. Я из суеверия не хотела спрашивать совета у других жен. Во всяком случае, пока.

Доктор заверил меня, что мы попали в цель. «Крольчиха умерла», так говорили в те дни, хотя сомневаюсь, что кто-то еще использовал для анализов на беременность крольчих. На дворе, заметил доктор, год Зайца. Хороший знак, добавил он.

Питер потом сказал:

– Почему мертвые зайцы и кролики – хороший знак?

И мы посмеялись.

У Питера был контракт на срок от девяти месяцев до года, а это значило, что, возможно, рожать я буду дома, но доктор Флотский (не помню его фамилию – наверное, это какой-то защитный механизм) заверил нас, что вполне способен принять роды, если наши планы изменятся. К тому же, добавил он, няни здесь такие дешевые, зачем возвращаться в Штаты, где ухаживать за младенцем придется самой?

И только подумайте, сказал он, ваш ребенок всю жизнь сможет рассказывать интригующую историю о том, в каком экзотическом месте он появился на свет. Все девушки после свидания будут разглядывать атласы.

У меня было чувство, что другим пациенткам он говорит то же самое, что «добрый дядюшка» – его обычное амплуа, и все же его слова впервые позволили мне выдохнуть, представить долгую жизнь нашего будущего ребенка.

Начало июня, я готовилась к очередному выходу в свет. Прием в американском посольстве, затем ужин с тремя другими парами в нашем любимом китайском ресторане – ты, наверное, помнишь его, популярное семейное место, плавающий ресторан на реке. «Микань».

Может, как раз потому, что место было семейное, несколько лет спустя вьетконговцы заложили там бомбу. В прессе была одна фотография, не такая известная, как снимок девочки, бегущей от напалма, но тоже навсегда врезающаяся в память: немыслимо окровавленный ребенок (немыслимо, потому что его тело было таким маленьким) на руках у американца, глаза – и у ребенка, и у мужчины – пустые, ничего не выражающие.

Шок, наверное. Можно только догадываться, что видели эти глаза.

Но это, как я уже говорила, было позже.

Мы по-прежнему хранили мою беременность в тайне, но можно было не сомневаться, что другие жены обменяются понимающими взглядами, когда я откажусь от коктейля. Накануне мне доставили новое платье из «Мезон руж». Шелковое, в цветочек, с широкой юбкой. Я предвкушала, как буду его носить, гадала, скоро ли оно начнет жать в талии.

Я стояла в ванной – просторной комнате в западном стиле, откуда дверь вела в нашу спальню. На мне была комбинация, платье я собиралась надеть в самый последний момент. Внезапно закружилась голова, легкий спазм. Ничего сверхъестественного. Ощущение, точно внутри что-то оборвалось, такое бывает, когда трогается лифт, затем резь внизу живота, будто что-то завязывают в узел. И следом – чувство полного опустошения, крах чего-то дорогого и незаменимого, волна отрицания, которая захлестывает, когда узнаешь об утрате, когда сквозь пальцы ускользает что-то бесценное.

Но и это чувство быстро прошло. Я стряхнула его, продолжила краситься. Сбрызнула волосы лаком. Сходила в туалет перед выходом и тут увидела на трусах капельку крови.

Странно