Искупление - Элис МакДермотт

дни в Сайгоне, можно было подумать, что они просто прилетели за покупками. Причем не только жены. У каждого прохожего, будь то мужчина или женщина, был в руках бумажный пакет, два или три пакета стояли у ног каждого посетителя кафе. Покупки обсуждались на всех наших ланчах, лекциях и коктейлях. Сувениры, одежда, украшения, радио, фотоаппараты, литровые бутылки «Джонни Уокера». И конечно же, сигареты. Все такое дешевое, всего в изобилии.

В те времена из путешествия привозили сувениры для всех знакомых, так что у каждого из нас был длинный список подарков. Что-нибудь стоящее для Стеллы и Роберта, к тому времени переехавших на Западное побережье. Что-нибудь для их малыша. Нужно было позаботиться о многочисленной родне Питера, о моих подругах из школы и колледжа, о бывших коллегах. Об отце, разумеется, и о мистере Тэннене, его друге детства с Тремонт-авеню. И обо всех соседках, с которыми дружила мама.

Вокруг походов по магазинам я выстраивала свои праздные дни, даже находила в этом удовлетворение – старалась каждому подобрать идеальный подарок именно для него.

Сувенир на память, как сказала Лили.

* * *

Много лет назад я, как сейчас вы с мужем, прошла через процесс отсеивания вещей – одежда, книжки, бумаги, лишняя кухонная утварь, безделушки, множество сувениров: сувениры из Сайгона и сувениры из Парижа; сувениры из Лондона, Ирландии, Сан-Франциско; сувениры, которые я покупала сама, и все сувениры, которые мне подарили родные и близкие, тоже один за другим отсеивавшиеся из жизни.

Свидетельство того, где мы были, средство против забывчивости.

Процесс отсеивания – привилегия долгой жизни – наполняет тебя саднящим чувством неопределенности. Зачем я это купила? Кто же все-таки подарил мне эту вещь? Зачем я ее храню?

У вас есть дети, которым вы сможете передать все самое драгоценное – или самое полезное, – хотя одна подруга сказала мне, что, передавая старые вещи детям, мы лишь перекладываем на них ответственность (пусть сами вышвырнут, когда придет их черед), а у нас детей не было, поэтому я могла беспощадно расправляться с тем, что мы нажили. Сначала – когда мы переехали из дома в квартиру, а потом – когда я перебралась сюда.

Были у меня и письма от твоей матери. Короткие и фамильярные, штук шесть, не больше. Каждое – на плотной бумаге с ее инициалами: она терпеть не могла тоненькие бланки для аэрограмм. Большинство отправлены вскоре после того, как мы покинули Сайгон, но была еще парочка в последующие годы. Короткие записки, как я уже говорила. Не могу представить, чтобы Шарлин написала такой том, как этот.

Надо было отправить их тебе, я думала об этом, но мне предстояло разобрать десятки коробок – письма, счета, открытки, приглашения (зачем я все это храню?), и к тому же я не знала, куда забросила тебя жизнь.

Еще я нашла те немногие письма, которые получила от своего отца, когда мы жили в Сайгоне. Он, конечно, использовал только аккуратные конверты-бланки с надписью Par Avion[22]. Его письма тоже были короткими, немногословными: погода в Йонкерсе, переезд соседей, пара слов о продвижении коммунизма на Восток, дальше напутствие, чтобы мы себя берегли, и в заключение трогательное, несвойственное ему «Вы с Питером в моих молитвах».

Эти письма я храню до сих пор – пусть их выкинет кто-нибудь чужой. Но письма твоей матери вместе с другими бумагами отправились в измельчитель.

Не сомневаюсь, что у тебя есть свои письма от нее. Не сомневаюсь, что они пережили твои собственные первые чистки. И все же прости, что мне нечего тебе дать.

Наверное, с помощью этой… этой саги… я пытаюсь искупить вину.

И конечно, ответить на твой вопрос о Доминике. Мир тесен! Хотя, если задуматься, мне кажется, что это не мир тесен, а отведенное нам время невелико.

* * *

В субботу утром мое такси остановилось у виллы Шарлин – мой третий визит после того, как в среду я завезла к ней наряды для Барби. Калитку снова открыл управляющий, но ни в холле, ни в гостиной никого не было. Он жестом пригласил меня в столовую, где чудесная семья Шарлин опять словно бы позировала для фотографии. Во главе стола Кент в голубой рубашке с короткими рукавами и расстегнутым воротником, свежей, без единой складочки (о, наши прекрасные слуги!). В другом конце стола Шарлин в платье с открытыми плечами, бледно-желтом, как утреннее солнце, пробивавшееся сквозь тонкие занавески. Справа от нее младенец в детском креслице. Слева маленькая ты и новый для меня член семьи – твой брат. Как только я вошла, Кент и мальчик встали. Оба подошли пожать мне руку. Рэнсом. Рейни и Рэнсом. Двойняшки.

– Приятно познакомиться, мэм, – сказал мальчик.

Я не знала, что у тебя есть брат-близнец, Шарлин об этом не упоминала. Во время пикника он был на дне рождения друга, играл в боулинг. Еще один красивый ребенок, стройный и светловолосый.

Я почувствовала зависть – ноющую боль, которая вскоре станет привычной. Тем утром наш план завести детей «с месяца на месяц» снова отложился.

Одновременно я почувствовала слабое касание… нет, не то слово, но «укол» и «удар» – это слишком сильно; я почувствовала дуновение нового разочарования. Как мало я знала о Шарлин.

– Слишком рано? – выдавила я. Должно быть, я покраснела.

Шарлин промокнула губы салфеткой и встала:

– Нет-нет. Как раз вовремя.

Она повернулась к мужу и детям. Вошли две служанки; та, что постарше, начала убирать со стола, другая взяла на руки младенца.

– Слушайтесь папу, – сказала Шарлин. – Хорошо вам отдохнуть.

Она подошла к Кенту и поцеловала его в щеку. Он похлопал ее по бедру, но, когда она отвернулась, его загорелое лицо выражало усталость, это было заметно не по внешним следам вроде складок или морщин, а по отсутствию чего-то неуловимого – прежнего здоровья или молодости. Может, виной всему была длинная рабочая неделя. А может, женщина-торпеда, с которой он жил.

Когда мы скрылись за дверью, я услышала голос Рэнсома:

– Но ее же и вчера не было. Весь день.

Мы вышли на галерею. Я думала, что сейчас мы будем ловить такси, и гадала, где же наши подарки детям, но Шарлин повела меня на задний двор, где на узкой подъездной дорожке стоял армейский джип, защитно-зеленый, кузов обтянут бежевым брезентом. В таких обычно возили вьетнамских солдат с детскими лицами. Но этот, объяснила Шарлин, принадлежит фирме Кента.

– Я иногда заимствую его для наших дел.

– Ты сама будешь за рулем? – спросила я.

Она бросила на меня свой фирменный взгляд «сквозь чужую