Камни падают в море - Александр Николаевич Туницкий

в ящиках письменного стола. Андрей Алексеевич забросил эти незавершенные исследования о языке малоизвестных памятников XVI века, когда убедился, что последователи Марра начали прижимать всех инакомыслящих.

И с неумолимой, почти математической точностью Андрей Алексеевич осознал: как ученый, он всем был обязан школе Марра и вместе с тем учение Марра — заблуждение, которое нанесло большой вред науке. Во всяком случае, так это ему представилось по первой же опубликованной в «Правде» статье.

Что же теперь делать? Писать в «Правду», отстаивать то, во что не веришь? Недостойно и подло. Торопиться отойти от Марра? Принять участие в критике этого учения? Поздно. Семнадцать лет его считают активным последователем Марра. Этого из жизни не вычеркнешь. И золотое правило — лучше поздно признать свои ошибки, чем никогда, — не поможет, так как его попытки в этом направлении могут посчитать за новую беспринципность и конъюнктурщину.

И не в силах разобраться в этих мыслях, он мучительно ищет, чем бы заняться. Идет в кухню. Екатерина Алексеевна деревянной ложкой разминает клюкву для киселя. Багровые крупные ягоды с неприятным хрупом лопаются, брызгая соком.

— Ты покормишь меня чем-нибудь, Катя?

— Скоро будет готов обед, подожди немного.

Но ждать Андрею Алексеевичу не хочется. Кроме того, ему надоели и кисель, и картофельные котлеты, и куриный бульон — все, что он ест в последнее время. На нетопленой плите он замечает большой кусок соленого свиного сала и поспешно выходит. Возвращается с длинной лучиной и ломтем черного хлеба. Отрезает пластинку розового сала, нанизывает на щепку и вертит над горящим керогазом. Когда сало обгорает и начинает таять, он подносит под него хлеб и прямо с лучинки ест. Сало немного пахнет керосином, но это ничего. Все равно вкусно.

Екатерина Алексеевна наблюдает за ним с улыбкой. Вот так же, бывало, и на Украине, в годы детства: присаживались вечером усталые у печки, в левой руке краюха хлеба, в правой — лучина и сало.

Следующее утро приносит Андрею Алексеевичу новое испытание. В одной из статей дважды повторяется его фамилия. Автор статьи — профессор, служивший когда-то вместе с Андреем Алексеевичем, в свое время уволенный из института за несогласие с теорией Марра и вот уже лет десять работавший в некрупном приволжском городе, помещает его имя в ряду ученых, которые преграждали доступ в педагогический институт людям, пытающимся указывать на ошибки Марра. Второй раз, несколько противореча себе, Владимир Сергеевич (так звали этого профессора) упоминает его имя в связи с вопросом о происхождении русского языка в перечне талантливых исследователей, пошедших по неправильному пути и потому за последние годы не сделавших ничего ценного для науки. В другой статье — последователя Марра — также упоминалось имя Андрея Алексеевича. Статья написана бойко, внешне убедительно, острые углы в ней сглажены. И это похвальное упоминание не только не принесло Андрею Алексеевичу удовлетворения, но и доставило новую боль.

Андрей Алексеевич задумался о Владимире Сергеевиче. Это был крепкий, хорошо сложенный бритоголовый человек с оттопыренными большими ушами. У него были волевые, редкостного серебристого цвета глаза. Это был страстный человек, радующийся всему новому, светлому, подающему надежды. В науке он шел только прямо, только туда, куда звал его разум. Для него не существовало ни денег, ни должностей, ни жизненных удобств. Только народ, служение народу в науке. Он не умел скрывать своих взглядов, уклончиво отвечать на вопросы, избегать спорных или опасных проблем.

— Вы признаете правильность материалистического учения Марра? Вы будете в своей дальнейшей деятельности освещать проблемы нового учения о языке как крупнейшее достижение советской науки? — спросили Владимира Сергеевича на расширенном заседании ученого совета, где была подготовлена расправа над противниками Марра.

— Большинство выводов Марра я считаю искажениями. Так называемое новое учение о языке я не считаю достижением советской науки, — просто ответил Владимир Сергеевич и пожал плечами. Он не искал ореола мученика, этим жестом он как будто говорил: «Что вы от меня хотите? Ведь не могу же я признать того, с чем расходятся факты, которые я, отказавшись от личной жизни, от всего, что дорого человеку, уже много лет собираю и анализирую».

Ждали выступления Андрея Алексеевича. Как авторитетный ученый он, быть может, мог бы отстоять Владимира Сергеевича, по крайней мере дать понять собравшимся, что поведение Владимира Сергеевича диктуется не столько его принципиальными взглядами, сколько особенностями характера. Но он не сделал этого. Он попросту уклонился от каких-либо выводов, произносил общие, риторические фразы, мямлил.

И тогда аспирант — детина с копной рыжих волос, пытавшийся шумным «разоблачением» сыскать популярность и авторитет, невежда в науке, впоследствии изгнанный из института за моральное разложение, стал выкрикивать грубые фразы и требовать увольнения Владимира Сергеевича.

Владимир Сергеевич медленно, словно недоумевая и раздумывая, поднялся и пошел по узкому проходу между стульями к выходу. Он сидел до этого в первом ряду, и все — преподаватели, аспиранты, студенты — увидели, что на его серебристого цвета глазах стоят слезы. Некоторые думали, что слезы вызваны тем ударом, который нанесли ему. Нет. Андрей Алексеевич знал, что этот сильный, не знающий колебаний человек, никогда бы не заплакал о себе, о своей судьбе. Он был бессилен отстоять свою науку, и поэтому по его щекам текли слезы. Так может заплакать солдат, оставшийся без товарищей и боеприпасов в осажденном доте.

Студенты, толпившиеся в дверях аудитории, расступились. В наступившей тишине слышались шаги Владимира Сергеевича. Вот он прошел коридор и стал спускаться по лестнице вниз. Андрей Алексеевич, нахмурившись, сидел в президиуме и боролся с охватившим его желанием выйти вслед, догнать, остановить… Усилием воли он поднял голову, оглядел аудиторию. Студенты сидели растерянные, испуганные, недоумевающие. Первокурсница — совсем еще девочка с большими темными глазами на некрасивом, большеротом лице — умоляюще смотрела на него.

«Так ли все это происходит, как должно происходить? Есть ли в этом необходимость? Виноват ли Владимир Сергеевич?» — спрашивали эти темные большие глаза. Андрей Алексеевич отвел взгляд в сторону и снова опустил голову. Сейчас, раздумывая об этом, он почему-то решил, что та студентка-первокурсница напоминает ему дочь Лену. Правда, дочь гораздо красивее той, полузабытой студенточки, но иногда у нее бывает точно такое же выражение лица. Это когда она не может решить самостоятельно трудный вопрос и обращается за помощью к отцу.

Андрей Алексеевич был с давних студенческих лет хорошо знаком с Владимиром Сергеевичем. Они вместе учились в университете и были земляками. Оба с огромным трудом получили образование в Петербургском университете, оба люто бедствовали, бегали по грошовым урокам и занимались перепиской нот. Владимир Сергеевич был крестьянский сын — редкое исключение среди дореволюционного студенчества. Андрей Алексеевич был сыном состоятельного, по деревенским понятиям,