Камни падают в море - Александр Николаевич Туницкий

Поздним вечером по тропке подобрались, в потаенное окошко глянули. На столе плошка коптила, в очаге головешки догорали голубым пламенем, землянку освещали тускло. Настя шила что-то, Петр у огонька грелся. Домашность в мешки была собрана, к уходу все подготовлено.

Подняла Настя голову, Петру сказала что-то и улыбнулась. Та улыбка Настина последней была.

Обошел смотритель землянку, в дверку дернулся, револьвер поднял. Вскочил Петр, заметался по землянке. Побледнела Настя, вскрикнула:

— Отец! — Были в ее голосе и мольба и надежда, что не разобьет родитель ее жизнь, и за Петра — страх.

— Вяжи, Никифор, вора!

Никифор — солдат рыжий и тщедушный — к Петру. Да нелегко было такого парня взять: боданул Петр чурбаном, на котором только что сидел. Запищал Никифор малость по-заячьи, свалился на пол — не то навовсе прекратился, не то сознания лишился. Все это в одну минуту приключилось. Из-за плеча смотрителя другой солдат потянул у ружья курок, но, прежде чем выстрелило ружье, Настя бросилась к отцу. А когда грохнуло в землянке и чуть рассеялся дым, увидели солдат, смотритель и Петр: лежит Настя на полу.

Два слова она сказала: первое слово «Петя», второе слово «батя» — и больше ничего не говорила, а мучилась, билась на полу долго. Пока жива была Настя, смотритель, Петр и солдат слушали ее последнее дыхание и не как враги над ней склонялись: все трое одно чувствовали.

Потом захрипела Настя, вытянулась, задвигались у нее пальцы. Упала Настина голова на земляной пол и тяжело так, не по-живому стукнулась. И только стукнулась Настина голова, выпрямились все. Поднял было солдат винтовку, да Петр его успел ногой сбить, винтовку вырвал. Еще раз грохнуло в землянке, и живыми остались только Петр да смотритель. И вот насмерть сошлись два человека: Петр и смотритель. Расчетливы были их движения, удары точны, в полную силу. Долго дрались. И в конце концов сдавили пальцы Петра шею смотрителя.

Отдышался Петр, прикрыл Настино лицо белым платком (тем самым, которым потешала в пляске Настя гостей), кожаные мешочки с золотом вокруг пояса обвязал — и пропал. С тех пор долгое время о нем в наших местах ничего слышно не было…

Старик задумался. Тихо стало в домике; только хрипло тикали часы, старые, в дубовом потемневшем футляре, да мурлыкал пригревшийся кот.

Я подумал, что хозяин мой, уставший после длинной дороги, неожиданно, на полуслове задремал, но Иван Мартынович поднял голову, посмотрел на меня удивленными глазами, словно не понимая, кто я и зачем к нему пришел.

— Наскучил я тебе. Спать пора… При случае доскажу.

Я попросил старика до конца рассказать заинтересовавшую меня историю.

— Что рассказал — от людей слышал, остальное сам помню… Говорили, будто уезжал Петр в Россию, потом в Сибирь вернулся. Перед мировой войной это было. Парнишкой я тогда еще был. Летней порой ловили мы как-то на речке рыбу. В те годы рыбы великое множество было, только удочку закинешь — сейчас ухватит. Смотрим, наверху, по летней дороге, городской тарантас едет. В тарантасе приезжий, возраста уже не молодого, одет просто, но опрятно, с палкой, на палке набалдашник. Выбрался он из тарантаса на гору, где памятник теперь стоит, взобрался и сидел долго, часа два или три. Потом вниз спустился, сел в тарантас и уехал.

Взяло тогда нас раздумье. Выходит, большую дорогу человек проделал, чтоб на наших камнях посидеть? Непонятно это нам показалось. Помню, кто-то из пожилых людей догадку высказал: не тот ли это бывший каторжник, что из острога бежал и смотрителя прикончил? Думаю, верной та догадка была.

Пришла Октябрьская революция. Народ свободу получил. Хозяйство начали восстанавливать. У нас на железном руднике работы возобновились, только работали на нем уже новые люди. А еще года через три основали и у нас золотой прииск. Первым его начальником, красным директором, как тогда говорили, назначен был тот самый бывший политкаторжанин Петр Верховцев.

Прежнюю свою профессию, как видно, оставил, но совсем ее не забыл. В свободные часы приходил Петр Верховцев к речке, на склон горы, где раньше землянка вырыта была. А там уже все переменилось: тайга поредела, землянка осыпалась, но ему все, наверное, старое напоминало. И стал он Насте сооружать памятник. Никому он ничего не говорил, и никто ни о чем у него не спрашивал, но понимали все. И никто, бывало, к нему не поднимался, не мешал человеку со своими мыслями оставаться. Только издали смотрели да прислушивались, как стучит в его руках резец. Женщины еще, бывало, мужьям говорили: «Вот она, какая любовь-то на свете, вот как суженых-то любить надо!» И особое к директору прииска уважение имели.

— В запущении теперь памятник-то этот, — неожиданно прервал свой рассказ старик, — ты в областном городе будешь, поговори там с начальством, чтобы дали ему ремонт… Ведь люди большой чистоты были — Петр этот, Настя… А я и сам, может, соберусь, в райисполком заявление составлю…

ПАДАЮТ ЛИСТЬЯ

Дискуссия была неожиданностью для Андрея Алексеевича. В педагогическом институте, где он читал курс истории русского языка, ничего не знали о предстоящей дискуссии и не готовились к ней.

День, когда она началась, стал очень важным рубежом в жизни Андрея Алексеевича и запомнился весь, до мельчайших подробностей.

Утром, услышав заливистый лай щенка, он догадался, что принесли газету, — на дачу она приходила с запозданием на день. Он колебался: подняться с кровати или подремать еще немного, а потом за утренним чаем почитать.

Андрей Алексеевич ночью долго читал и заснул лишь на рассвете. И прошлую ночь провел за чтением, и третьего дня заснул далеко за полночь.

Прежде на даче он всегда очень хорошо спал, потому что ловил рыбу. Целые дни он проводил на речке, а укладываясь в кровать, сразу засыпал и спал до утра беспробудно. Он много лет увлекался рыбной ловлей. Ему нравилось сидеть в кустах, наблюдать за рекой и удить рыбу. Но этим летом Андрей Алексеевич был на реке всего лишь два или три раза.

Былое увлечение без всякой видимой причины ушло. А взамен ничего не пришло.

В соседней комнате затарахтел будильник. Лена, дочь, поднялась, ни секунды не помедлив. Вот она пошла умываться. Вчера к ней приезжали из Москвы подруги. Они готовились к заключительному в весенней сессии экзамену по сопротивлению материалов.

Андрей Алексеевич подумал, что, еще не проснувшаяся окончательно, Лена непременно наткнется на стул. Так и случилось. По-видимому, она слегка ушиблась, потому что мгновение постояла неподвижно.

После этого на соседней