Вечный день - Юлиус Фучик

уже мертв, снаряд разорвал ему шею, и, пожалуй, даже не мучился, так как не знал, что умирает. Капитан Вихерский погиб в Ползухах во время немецкой контратаки. Вместе с несколькими солдатами они оборонялись в большом здании местной школы… Подразделения второго полка уже отошли за деревню, а они остались, их шансы пробиться к своим с каждой минутой таяли. Немцы открыли огонь из минометов. Осталось еще трое солдат и Вихерский, но боеприпасы были на исходе, а капитана ранило в голову. От этой проклятой раны, впрочем, не слишком опасной, зависела их жизнь. Он сел на пол, зарядил пистолет ТТ.

— Убегайте черным ходом в сад и попытайтесь пробиться, — приказал он троим солдатам.

— А вы, капитан?

— А я останусь здесь, — ответил Вихерский. — Это приказ! Ну!

Солдаты выбежали, он остался один. Ждал. «Так это так кончается, — думал он. — Так умирают. Нет, не страшно, совсем не страшно, — повторил он, — жаль только того, чего уже не увижу. А сколько всего будет после моей смерти! Завидую тому, кто после войны пройдется в мундире как ни в чем не бывало по Новому Свету и Маршалковской…»

За дверью раздались голоса немцев… Удар сапога — и дверь нараспашку. Он выстрелил раз, второй, потом приставил дуло к виску…

Хорунжий Тужик умер в санбате, куда его привезли еще в сознании, только он не помнил, где его ранило: на подступах к Тригубову или уже в самой деревушке. Наверное, в деревне, потому как запомнился ему горящий дом и черные немцы, выскочившие из огня. Потом все залило солнечным светом. Он лежал в палатке и видел длинный ряд лежащих. Был удивлен, что их так много: «Сколько человеческих тел нафаршировали свинцом». Вдоль ряда шел врач с медсестрой, наклоняясь над каждым. Медсестра внимательно рассматривала лица, словно искала кого-то.

— В операционную, — бросил врач, бегло осмотрев Тужика.

Медсестра накладывала ему на лицо наркозную маску. Ему нравилась эта девушка, он вспомнил ту, которую любил и которая наверняка погибла в гетто или в лагере. И это была его последняя мысль. Он не слышал разрыва немецкой бомбы, упавшей неподалеку, не видел, как воздушная волна подняла полотнище палатки.

Молодой санитар, глядя в небо, грозил кулаком:

— Не видишь, сукин сын, что Красный Крест?

Танки прошли через пост под Ленине Они наконец-то увидели их, когда во второй раз поднялись в атаку на Тригубово. Шли цепью за польскими Т-34. Павлик по-прежнему рядом с Радваном во главе тающей роты; солдаты приобрели уже фронтовой опыт, их движения стали более уверенными и спокойными. Боевой дух поднимало присутствие танков. В четырнадцатый раз показались немецкие самолеты. Павлик увидел, как один из них спикировал и как сразу же после этого в струящемся воздухе загорелся польский танк. Люди в комбинезонах выскакивали из машины… Одному удалось пробежать несколько шагов, прежде чем его настигла немецкая пуля, второй рухнул у самых гусениц, третий пылал как черный факел. На мгновение Павлик увидел его лицо. Это был Збышек! Не помня законов передовой, он прыгнул, бросился на него, повалил на землю, стараясь потушить огонь своим телом и руками. А Збышек лежал на земле и ничего не чувствовал. Сперва он увидел перед собой пустое небо, так как самолеты улетели, а потом лицо Павлика.

— Отец, — сказал он. И повторил: — Отец. — Впервые он назвал его отцом, как бы примирившись со своей и Зигмунта судьбой. Павлик взвалил его на спину и пополз назад. Перед ним и за ним было простреливаемое пространство, на котором то и дело рвались снаряды, взметая землю. Наконец-то он увидел двух санитаров.

— Браток, — сказал тот, что повыше, не заметив звездочек Павлика, заляпанных грязью, — мертвеца ведь тащишь.

Зигмунт Павлик погиб через тридцать минут во время следующей атаки на Тригубово. Он бежал по полю с пистолетом к позициям немецких автоматчиков, за ним без приказа поднялись солдаты.

Немецкие автоматчики дрогнули, отошли на западный край деревни, но Павлик получил два ранения — в живот и в грудь. Умирал он в полном сознании. Радван стоял около него на коленях, и Павлик держал его руку. Видно, дружеское рукопожатие было ему необходимо.

Стефан Радван получил ранение на западном краю Тригубова, потерял сознание и был доставлен в санбат. Он не видел уже, как в бой был введен второй эшелон дивизии и началось совместное наступление на Тригубово польских и советских войск. Командование ротой принял стрелок (поручик?) Мажинский. Те, кто остались, пойдут дальше. Много дней отделяет их от конца пути. И пожалуй, немногие из них понимают, что долгожданный конец будет лишь началом.

Перевел с польского М. Зубков.

Аурел Михале

ВЕЧЕРНИЙ ПОЕЗД

Вечер 23 августа 1944 года[3] застал нас с паровозом и составом из пятидесяти вагонов, груженных боеприпасами, на станции Текуч. Согласно путевому листу, который нам вручили утром в Плоешти, мы должны были до полуночи привести поезд на одну из станций у самого фронта в Молдавии. Там следовало ночью разгрузиться и обязательно ночью же выехать обратно, чтобы с рассветом оказаться подальше от фронта. Уже целую неделю днями и ночами возили мы боеприпасы из складов, расположенных в лесах вокруг Плоешти. Всю ночь мы грузились, а под утро, набирая скорость, катили в сторону Молдавии. Так получалось, что ночи мы обычно проводили то в Яссах, то в Николине, то в Плоешти, а с наступлением дня отправлялись в путь, глаз не спуская с неба над головой — с русских самолетов, которые непрестанно кружили над нами, словно серебряные птицы. Нам было запрещено останавливаться где-либо в пути, кроме как в лесу или же в тех местах, где железнодорожное полотно было сверху прикрыто деревьями, чаще — зарослями акации, тянущимися вдоль рельсов. Но машинист, дядя Нику, обычно останавливал поезд где придется, как только услышит гудение самолетов. Без слов понимая друг друга, мы убегали подальше от состава, в заросли подсолнуха или кукурузы. Солдаты охраны, которые спали в деревянных будках на вагонах, просыпались ошеломленные и в страхе кричали нам, чтобы мы возвращались и уводили поезд в безопасное место. Однажды следом за нами прибежал сам начальник поезда, лейтенант из резерва, тощий как доска, и принялся нас уговаривать, чтобы мы вели поезд, не обращая внимания на самолеты. Но старый машинист, которого я привык почитать словно родного отца, заявил ему прямо в глаза, что мы не желаем погибать ради немцев и не поднимемся на паровоз, прежде чем самолеты не удалятся. Тогда и лейтенант закричал солдатам, чтобы прыгали с вагонов, и они тотчас рассеялись