Вечный день - Юлиус Фучик

В Брэиле нам навстречу вышел начальник станции в сопровождении рабочего в фуражке, надвинутой на самый лоб, так что лица не разглядеть. Этот рабочий заговорил с нами открыто, не остерегаясь немцев, но так, что понять его полностью мы смогли только впоследствии. Смысл его слов был такой: хорошо, что немцы набились в поезд, они у нас в руках и никуда теперь не денутся…

— Ведите себя спокойно, — наставлял он. — Не подавайте виду, что делать дальше — вам скажут в свое время. — Говоря это, он все время «осматривал» паровоз. — Сколько немцев у вас едет?

— Два батальона, — шепотом ответил дядя Нику. — Восемьсот или девятьсот человек… Сорок вагонов, из них на двадцати стоят пулеметы и еще шесть платформ с орудиями… Но боеприпасов мало, только то, что с нами.

— И они приказали вам ехать именно в Плоешти?

— Да. Велели сегодня вечером быть там.

— Ни в коем случае! — вздрогнул рабочий. — В Плоешти идет тяжелый бой. Все станции к югу отсюда еще в их руках…

Мы начали задерживаться на стоянках. В Лаку Сэрет долго «не могли найти» начальника станции. Унтер-офицер приказал дяде Нику дать несколько свистков. Но никто так и не явился. Лишь позже, когда офицеры из тех вагонов, где везли боеприпасы, с ревом устремились к окнам станционного здания, вышел дежурный и дал нам отправление. Точно так же нас провожали железнодорожники и на следующих станциях — Траян и Урляска. Но в Янке немцы больше не пожелали ждать добром и с самого начала отправили в диспетчерскую офицера с несколькими солдатами, откуда привели под конвоем дежурного. По нетерпению, беспокойству немцев, по тому, как они толкали дежурного к паровозу и заставляли его дать сигнал отправления, мы поняли, что тевтонская наглость и самоуверенность их покинули и теперь они попросту трусят.

— Земля у них под ногами загорелась, Маноле! — шепнул мне дядя Нику.

К нашему паровозу, не торопясь, уверенным шагом приблизился светловолосый молодой железнодорожник. Он был высокий, худощавый, с выпуклыми, точно виноградины, глазами.

— Точные указания получите в Чилибя, — сказал он негромко. — Теперь можете отправляться.

Дядя Нику наклонился, чтобы пожать ему руку, и спросил про обстановку в стране и в столице.

— Всюду идет смертельная битва с этими! — Он кивнул головой в сторону немцев. — И в Бухаресте, и в Плоешти, и в Констанце, по всей стране… Наша армия восстала против них.

— Та-ак, — протянул дядя Нику, светлея лицом.

Затем парень добавил — с безразличным видом, чтобы не смогли понять немцы, которые стали глядеть на него настороженно, будто охотничьи псы, — что всю минувшую ночь и все утро тянутся через станцию колонны немцев, хотят пробиться на юг, к Бухаресту или на Дунай, а затем в Болгарию. Наши их отрезали в Урзичени, Слобозии и в Кэлэраши. Нельзя допустить, чтобы хоть один из них добрался до Бухареста… или сумел спастись за Дунаем, закончил он.

— Wohlan… Wohlan[11], — торопили его ничего не понявшие немцы.

— Погоди. — Дядя Нику опять схватил его за руку. — А что делать, если у нас вода кончается?

— Нужно добраться до Чилибя, там возьмете воду… Вы и там не должны стоять долго, потому что через Чилибя они побегут из Молдавии и вам тогда несдобровать.

И неожиданно для немцев, которые уже начали выказывать признаки нетерпения, появился начальник станции и дал нам сигнал отправления. Некоторые из офицеров, стоявших возле вагонов и у окон станции, взмахивали руками и спрашивали с недоверием и тревогой:

— Пло-ешти?.. Пло-ешти?

— Jawohl[12], — отвечал начальник станции.

— Danke… Danke![13] — восклицали они и спешили обратно в вагоны.

У самой Чилибя дядя Нику резко остановил поезд — так, что закачались вагоны. Сдавленно заскрипели неисправные тормоза, едва не разлетевшись вдребезги; с пронзительным стальным звоном ударились друг о друга буфера, их звон отозвался во всех концах состава, а немцы от сильного толчка чуть не ссыпались с платформ и крыш вагонов.

— Was ist das?[14] — завопили из окон офицеры.

Дядя Нику показал им на семафор, который неожиданно опустился, запрещая дальнейший путь; затем он в сопровождении немца спустился на рельсы. Видя, что никто из станционных служащих не спешит показаться, он обошел вокруг паровоза, оглядел его с притворно-озабоченным видом, затем поднялся в кабину и показал унтер-офицеру на понизившийся уровень воды. Меня он послал отцепить паровоз от состава, и мы со скоростью улитки двинулись в обратную сторону, к водонапорной колонке. Я вспрыгнул на тендер и под угрюмым, недоверчивым взглядом одного из солдат направил шланг в отверстие бака… Но вода не потекла. Один из офицеров, толстый, смуглолицый, — он сел к нам еще до станции Фэурей и каждый раз, когда нам сразу не давали пути, угрожал дежурным по станции пистолетом — подошел к нашему паровозу. Увидев, что воды нет, офицер принялся грубо кричать на дядю Нику и с яростью угрожать ему оружием. Затем он подозвал нескольких солдат и вместе с ними отправился за начальником станции, который все еще не изъявлял желания нас встретить. Найдя его, немцы обрушились на него с криками, что нет ни капли воды, и угрожали расстрелом. Начальник станции, степенный, тихий, с ясным, как у ребенка, лицом, сперва, казалось, был в недоумении, делал вид, будто не понимает, о чем говорят немцы и за что ему угрожают. Лишь немного позже он вздрогнул, как бы очнувшись, знаками показал, что понял, и крикнул, вызывая кого-то из станционного здания. Появился еще один железнодорожник, который, видимо, до того времени попросту прятался; начальник станции велел ему пустить воду. Железнодорожник неторопливо прошел в дверцу водонапорной башни, и вскоре вода потекла, но так скупо, что нам потребовалось изрядное время для наполнения бака. Дядя Нику с путевым листом пошел к начальнику в кабинет.

— Вы прибыли раньше времени, — глянув на часы, проговорил начальник станции, когда они с дядей Нику остались одни. — И теперь вам придется стоять здесь не меньше двух часов, — добавил он тихо. — В Бузэу вы не должны прибыть раньше восьми… А там получите новое распоряжение…

Когда мы выезжали со станции Чилибя, начальник станции стоял на перроне, глядел на часы и сдержанно, едва приметно улыбался уголками губ. Мы простояли на станции значительно дольше двух часов, и теперь следовало в самом деле торопиться, чтобы к семи поспеть в Бузэу.

Однако все эти события усилили недоверчивость и бдительность немцев — они стали предусмотрительнее. Те, которых они приставили следить за нами на паровозе, уже ни на миг не выпускали автоматов из рук, наблюдая за каждым нашим шагом; те же,