«Вселить в них дух воинственный»: дискурсивно-педагогический анализ воинских уставов - Сергей Эдуардович Зверев

Вышедший через год «Боевой устав Военно-морских сил РККА» (БУ-30) решительно исправлял нетерпимую ситуацию с аполитичностью флотских уставов. Уже в приказе РВС № 48 от 27 февраля 1930 г. содержалась оценка того, что требуют от советских ВМС современные боевые действия на море; начиналось все с «классового политического воспитания, являющегося фундаментом здорового политико-морального состояния части и залогом революционной стойкости морских сил и их личного состава». Примечательно, что командиру уже не надо было всесторонне продумывать свои решения, – приказ требовал только «четкости и быстроты отдаваемых распоряжений, ясности в постановке боевых задач и непреклонной решимости провести в жизнь принятое решение» [25, с. 7]. Слов нет, формально все правильно, как говаривал вождь мирового пролетариата, а по существу… К прекрасному качеству – смелости командирского решения очень желательно было бы упомянуть, что оно должно удовлетворять и критерию правильности.

Правильно устав учил в первую очередь оценивать политическую обстановку, в чем командиру должна была помочь, конечно, классовая сознательность и политическая подготовленность[87]. К чести авторов устава, в главе «Основы боя» встречается замечание: «Постановка правильной, отвечающей обстановке задачи в бою является ответственейшей обязанностью командования»[88], – из чего опосредованно можно заключить, что правильные задачи вытекают из правильного решения. Далее встречается в целом очень верное суждение: «Не все, однако, данные поддаются точному расчету: допуски неустранимы и риск неминуем, поскольку обстановка не бывает полностью известна. Случай может нарушить сделанный расчет; но расчеты необходимы как база для решения, как критерий для правильной оценки обстановки в бою» [25, с. 95]. Из приведенного фрагмента ясно, что такие обрывочные указания не имеют особой практической значимости. Устав не закладывал основы системы работы командира в бою.

Первая глава устава, повествовавшая об основах управления морскими силами, начиналась с пассажа о Красной армии – защитнице отечества трудящихся, полностью скопированного с ПУ-29. Глава «Политическое обеспечение боевой деятельности морских сил» также практически повторяла соответствующую главу полевого устава. Но были и некоторые отличия. Во-первых, к комиссару и помполиту на корабле прибавился политический отдел соединения, помогающий им в воспитании у краснофлотцев «революционного долга, классовой сознательности, постоянной готовности жертвовать собой»[89]. Во-вторых, появилась рекомендация всем организациям Красной армии и флота в местности, освобожденной от противника, «оказывать всемерную помощь трудящемуся населению в его классовой борьбе против буржуазии, помещиков и кулаков» [25, с 84]. Последнее ясно указывает как на то, что к 1930 году воевать собирались уже не на своей территории, так и на то, что кулак стал рассматриваться как злейший враг советской власти, наряду с хрестоматийными помещиками и капиталистами.

Что же обусловило очевидную политизацию советских уставов на рубеже 1929–1930 годов? Сопоставим несколько дат 1929 года:

24–29 октября – с биржевого краха на Уолл-стрит начинается мировой экономический кризис 1929–1933 гг. – западный мир входит в «Великую депрессию». Вслед за биржевым крахом объявляется о прекращении выдачи кредитов европейским странам.

10–17 ноября – на пленуме ЦК ВКП(б) Н. И. Бухарин вторично обвиняется в «правом уклоне» вместе с двумя своими «соратниками» – А. И. Рыковым и М. П. Томским – и выводится из состава Политбюро ЦК ВКП(б). На пленуме, как известно, был взят курс на ускоренное проведение коллективизации, которая в начале 1930-х превратилась в «сплошную коллективизацию». Рыков и Томский были выведены из состава Политбюро год спустя.

17–20 ноября – проходила успешная Маньчжуро-Чжалайнорская операция советских войск, завершившаяся разгромом китайской группировки на КВЖД, что означало фактически победное завершение конфликта, вызвавшее всплеск энтузиазма по всей стране. Этот энтузиазм проявился, в частности, в росте хлебопоставок.

15–25 декабря – в СССР отмечается пятидесятилетие И. В. Сталина, от которого можно отсчитывать начало становления культа его личности.

Вывод: после наступления всеобщего кризиса И. В. Сталину стало ясно, что путь внешних инвестиций для индустриализации и общей модернизации народного хозяйства в СССР на неопределенное время закрыт. Оставалось задействовать внутренний рынок, что значит всегда – от кого-то брать, кому-то давать. Брать решили от крестьян – после «золотого скандала» ясно было, что запасы проклятого царизма исчерпаны, и эксплуататоры, подходящие для экспроприации, к тому времени закончились – и давать тяжелой промышленности, которая по сути является промышленностью оборонной. Закрепощая и разоряя крестьянство, составлявшее большинство населения, необходимо было усиливать нажим на пропаганду и агитацию, убеждая полуголодных людей, что происходящее хорошо и правильно, что «все идет по плану», «что жить стало лучше, жить стало веселее». Курс на безошибочность политики партии воплотился в культе ее вождя.

Победа на КВЖД пришлась как нельзя более кстати. Стало очевидно, что победные реляции на фронте борьбы с мировой буржуазией и нагнетание военной истерии – лучшее средство отвлечь народ от внутренних проблем. Литавры зазвучали по всей Советской стране – военные и трудовые победы оказались, что называется, в тренде, а военная лексика пронизала собой всю общественную речь.

Таким образом, сложились условия, на десятилетие обеспечившие существование порочного круга, в котором билась советская военная мысль вплоть до Великой Отечественной войны: военно-политическая пропаганда с ее установкой на неведомые классовые преимущества армии отечества трудящихся породила недоверие к рациональному мышлению, являвшемуся прямой обязанностью командиров, и привела соответственно к росту ставок на беззаветность массы. Известные репрессии 1937 года, направленные против командного состава армии и флота были, как представляется, средством избавиться от воспитанных на прежних уставах, вовремя не разучившихся думать командиров и военачальников. Впрочем, от тех, кто смог разучиться, толку было немного – пьянство, в 1930-е гг. поразившее командно-начальствующий состав Красной армии, приобрело такой размах, что привлекало внимание самого высокого руководства[90]. Введение персональных воинских званий очень мало помогло делу.

В то же время сознательность разоренного крестьянства, очевидно, вызывала сомнения у самого советского руководства, иначе не заговорило бы следующее поколение советских уставов таким жестким языком. Сознательность при исполнении воинского долга предполагает ясное понимание каждым, что цели вооруженной борьбы соответствуют личным интересам воина. Можно ли было рассчитывать, что лишенные в ходе коллективизации реальных плодов своего труда люди будут с энтузиазмом воспринимать прекраснодушные идеалы братства народов и мировой революции? Да и сама сознательность – была ли она равноценной заменой того духа воинственного, которое старались вкоренять в солдат и офицеров лучшие уставы русской армии? Воспитание ответственного отношения к делу, что лежит в основе сознательности, скажем, штатского профессионала, не исчерпывает всех качеств военного человека и не полностью учитывает всю специфику военной службы, с характерными для нее иррациональными по сути идеалами служения, подвига и славы. Да, гвардия пролетариата и большевистской партии – рабочие «от станка» в годы Гражданской войны показали, что на