Кузя - Виктор Александрович Блытов

– Ваша помощь в этом деле может только навредить. Сам понимаешь!

Кузьма внимательно посмотрел на этого уже немолодого человека, прошедшего огонь и воду, и медные трубы и в той жизни, и в этой и, видимо, в той, которая будет у него дальше. Он увидел энергичного человека, но вымотанного до нельзя. Морщинки в уголках глаз, седые волосы на висках – все говорило о той нелегкой жизни, которая выпала на его долю. Кузе стало жалко по-своему Мовсара, попавшего в безжалостные жернова этой войны.

– А я думал, друг, что мы еще с тобой доберемся до тех, кто виновен в развязывании этой войны! До тех, кто наживался на вашей и нашей крови! Ведь мы с тобой офицеры, офицеры спецназа, специально обученные нашей страной для борьбы в тылу врага, как никто приспособлены, чтобы бить по мозгам тех, у кого совесть поросла мхом, кто кровь людскую ценит только на зеленые рубли. Война закончится рано или поздно, но сколько вопросов останется и к нашим, и к вашим уродам! Кто, кроме нас, сможет их по-настоящему спросить за все? После расстрела в 93-ем Белого Дома я уволился из рядов, не хотел участвовать в поддержке оккупационного режима. Ведь мы знали тех, кто стрелял в спины нашим солдатам! И они, могу заверить тебя, были из тех, против кого нас учили воевать! Не смог служить тем, кто расстрелял из танков Парламент, Конституцию страны, тем, кто опустил весь наш народ! – внезапно сказал молчавший до этого Осипович, помешивая палочкой угольки практически потухшего костра.

Нависло зловещее молчание. Даже Ширвани Гарсов закурил и отвернулся. Кузьма заметил, как в уголках его глаз почему-то сверкнули слезы. Павленко, Беслан и Лом-Али встали и отошли от костра, вроде как, проверять подходы к плато. Видимо, решив по-своему, что это офицерское дело – решать слишком сложные для их понимания вопросы, а их дело солдатское – выполнять то, что им скажут. Хотя каждый из них был уверен в правоте слов и Мовсара, и Осиповича, но говорить об этом не хотелось. Они были людьми войны и другую жизнь не понимали и не представляли.

Кузьма понимал – то, что сказал Осипович, коснулось и обожгло в свое время огнем и его душу. Понимал, что нынешние события в Чечне далекий отголосок того расстрела безоружных людей в Останкино и защитников Белого дома. В свое время из ЧОПа, где работал Кузьма, набирали желающих пострелять в защитников Белого дома и многие согласились. Каждый из них тогда вернулся во Владивосток с пачками зеленых денег и гордо рассказывали, кто скольких застрелил и избил. Кузьма понимал, что так платить хорошо за правое дело никто не будет и все это в очередной раз воткнуло еще глубже занозу, торчащую из его уже обожженной души.

Старик Гарсов курил и почему-то злобно сплевывал в сторону слюну. Потом внезапно, помахав пальцем перед собой, как бы что-то раздумывая, внезапно спросил Осиповича:

– Ладно, парень, ты все хорошо и правильно сказал! Но почему ты служишь тогда этой власти, уничтожившей нашу страну? Почему сегодня ты воюешь в Чечне и убиваешь своих бывших соотечественников? Извини, у меня много таких почему ко всем вам, я молчал, но раз ты начал, то ответь мне, как ответил бы своему отцу, если бы он тебе задал этот вопрос.

Осипович немного помолчал, как бы собираясь с мыслями.

– Извини, отец, что я задел твою боль! Это и моя и Кузьмы боль, да и, наверное, и каждого честного, нормального человека. Отца у меня давно нет и спрашивать меня, вроде как, некому, поэтому каждый день приходится держать ответ перед своей совестью, перед своими пока не родившимися еще детьми и внуками. А уж они точно спросили бы меня, а что я делал и на чьей стороне и почему воевал? Я сам не могу ответить на все вопросы, которые ты задал мне и от этого мне становится плохо. Все здесь оказалось не так, как я себе представлял, когда ехал сюда! Здесь непонятно как проходит черта между честными и нечестными людьми. И те, и другие есть с разных сторон – и с вашей, и с нашей. И с какой стороны негодяев больше – сегодня сложно сказать! Но лично я здесь воюю, как я понимаю, с негодяями и с вашей, и с нашей стороны. И поэтому я Мовсара, вернее, Магомеда, хотел бы видеть скорее в своих друзьях, чем во врагах!

– Ладно, друзья, извини, отец! – внезапно сказал Мовсар, махнув обеими руками, – мировые проблемы мы не решим, поэтому будем решать вопросы по мере их поступления. Сейчас надо Мансура перенести к тебе. А потом мне надо выбираться в Миндальный. А дальше посмотрим.

Ширвани встал, взял посох и, подумав, как это делают обычно чеченские старики прежде, чем принять решение, сказал:

– Ты прав, сынок! Я возьму ребят, и мы отнесем Мансура вниз, а вы пока решите свои вопросы с Кузьмой, для которых, видимо, не должно быть чужих ушей, – и, позвав с собой Осиповича, Лом-Али, Беслана и Павленко, направился в сторону пещеры.

Кузьма, вставший было вроде их проводить, сел на свое место, увидев, что Мовсар, действительно, хочет решить какие-то вопросы.

– Садись, Кузьма! У нас с тобой разговор будет долгий! – мрачно произнес Мовсар.

Вдалеке стихли шаги ушедших.

– Как-то я пришел один к отцу Ширвани, извини, что называю его отцом, но он мне теперь ближе родного отца, которого я и не знал. Я часто на ночь приходил к нему. Мы с ним сидели, смотрели на горы и разговаривали о многих проблемах. К нам на плато поднялся отряд боевиков во главе с Амирханом Булатовым. Интересный такой отряд, отряд, принадлежавший самому Шамилю, видимо, направленный на зачистку тех, кто был причастен к делу Джохара или что-то знал об этом. Об этом я узнал по косвенным намекам, ответам и рассказам командира отряда.

– Может, ты что-то попутал, Мовсар? Недопонял? Возможно, не так понял? – переспросил, нахмурившись, Кузьма.

– Пожалуй, нет! – ответил, задумавшись, Мовсар, – расспрашивали именно о моем отряде, лично обо мне и отряде Махмута Аддаева. От него я узнал, что весь небольшой отряд Хушаева погиб, его уничтожила русская авиация.

– Как же так? – искренне удивился Кузьма, – наши же знали, что там Джохар и Вересов! Зачем им это надо? Для чего, если с