Академический зигзаг. Главное военно-учебное заведение старой России в эпоху войн и революций - Андрей Владиславович Ганин

Приемная комиссия самой академии не стремилась принимать большевизированных слушателей, поскольку руководствовалась прежде всего образовательным цензом. 12 июня прием был завершен. Требования к поступающим были существенно занижены в сравнении с прежними наборами, что привело к зачислению откровенно слабых слушателей. Как следствие, обсуждалась возможность подготовки их не краткосрочно, а в течение трех лет. При этом академическое руководство смогло добиться направления в академию в качестве слушателей бывших офицеров. Слушатели должны были иметь образование не ниже 4–5 классов гимназии, окончить курс, хотя бы ускоренный, военного училища или школы прапорщиков (ранее офицеров военного времени в академию не принимали), иметь боевой опыт, представить рекомендацию какой-либо политической организации, выдержать экзамен – дать описание боя, в котором участвовал поступающий. Предпочтение отдавалось тем, кто служил в войсках непрерывно и проявил себя «после Октябрьского переворота». В академии их ждали к 15 июня.

Отдельные представители этого набора поражали преподавателей своим обликом. Так, один из кандидатов в генштабисты, которому было более 40 лет, пришел в академию босиком, нес сапоги на палке за спиной, а в другой руке держал узелок с пожитками. Огромная рыжая борода слушателя была заплетена в косички, две из которых были завязаны на затылке.

В старший класс зачислялись «слушатели академии, прошедшие во время войны подготовительные курсы 3‑й очереди, а равно все, окончившие подготовительные курсы 1‑й и 2‑й очереди и еще не призванные в старший класс академии», они должны были прибыть в Екатеринбург к 1 июня и приступить к занятиям.

Академия в соответствии с приказом № 316 должна была состоять из ускоренных одногодичных курсов и старшего класса, что составляло бы переходную ступень к полноценному трехгодичному курсу.

Нагрузка на Андогского, как физическая, так и моральная, в тот период была крайне высока. Профессора и преподаватели все время пребывания академии в Советской России проявляли недальновидность, инфантилизм и наивный максимализм по отношению к новой власти. Это особенно наглядно прослеживается по воспоминаниям профессора М. А. Иностранцева. Практически каждая инициатива властей в отношении академии (будь то отмена погон, просьба выступить консультантами на переговорах в Брест-Литовске, вызов на совещание с комиссарами по военно-педагогическим вопросам) встречалась профессорами и преподавателями в штыки. Во главу угла ставились нежелание служить новой власти и саботаж ее распоряжений, демонстративный антибольшевизм при отсутствии реальной антибольшевистской деятельности.

Фактически Андогскому в одиночку приходилось спасать академию от возможных неприятностей и часто лично выполнять поступавшие распоряжения. Другие преподаватели, не задумываясь о последствиях, либо под различными предлогами, либо напрямую уклонялись от помощи начальнику академии, находившемуся в крайне тяжелой ситуации.

Характерен отказ Иностранцева сопровождать Андогского в его поездке в Москву по вызову Троцкого и произошедший между двумя бывшими генералами диалог. Андогский, озвучив свою просьбу, сказал:

Я весь сегодняшний день… думал о своей поездке и пришел к заключению, что было бы чрезвычайно полезным, чтобы меня сопровождал еще кто-нибудь из состава конференции, и вот почему. Несомненно, что в Москве будут решаться весьма важные вопросы бытия академии и ее дальнейшей работы. При этом, конечно, для пользы дела будет чрезвычайно полезно при обсуждении с Троцким этих вопросов, чтобы научное мнение и опыт были представлены не одним мною, как начальником академии, а еще каким-нибудь авторитетным профессором, и нам вдвоем было бы легче отбиваться от политического натиска и отстоять академию от вторжения в нее политического элемента. Хотя Троцкий, по моим предшествующим наблюдениям, и является человеком чрезвычайно умным, но все-таки он, прежде всего, партийный человек, и это отражается и будет, конечно, отражаться на его влиянии на академические дела. Поэтому, повторяю, мне кажется чрезвычайно полезным, чтобы меня сопровождал в Москву человек, авторитетный в академических делах и с научным именем. По этим-то признакам я и остановил свой выбор на тебе. Кроме того, мне кажется, что и на случай моего выбытия из строя, что по теперешним временам всегда возможно, ты, естественно, явишься моим заместителем в должности начальника академии, ибо кроме тебя меня абсолютно некому заместить. Старики-профессора устарели и опустились, молодежь еще не подросла. А раз это так и ты являешься моим единственным и достойным заместителем, то будет чрезвычайно полезным, чтобы Троцкий ознакомился с тобою, а ты осмотрелся бы в той среде, с которой тебе придется работать. От этого ты только выиграешь, и, следовательно, эта поездка будет полезна и для академии, и для тебя, и для меня.

Впечатление Иностранцева от этих слов вполне показательно:

Однако же весь этот монолог, несмотря на его крайне лестный для меня оттенок, совершенно не убедил меня. Я знал Андогского за человека не только умного, но и очень хитрого и ловкого, который не только всегда прекрасно разбирается в существующей обстановке, но заглядывает и далеко вперед. Его указания на то, что я будто бы являюсь единственным возможным его заместителем, не только не тронули меня, но и не вселили даже к себе доверия. Я не поверил им потому, что это, во-первых, было сказано впервые, а до того Андогским никогда не указывалось, и, следовательно, теперь он для чего-то, с какой-то целью, счел нужным это сказать. Не тронули меня эти указания потому, что я вовсе не собирался занять пост начальника академии, для которого считал себя еще недостаточно опытным и подготовленным, что и доказал отказом выставить свою кандидатуру при выборах начальника академии еще при Временном правительстве, а уж подавно не собирался занимать этот пост под большевиками. Я смотрел на свою работу под их властью как на неизбежное зло, от которого надо как можно скорее избавиться, как от всякой работы «за страх», но совершенно не собирался работать на них «за совесть».

По предположению Иностранцева, он был нужен хитрому Андогскому, чтобы позднее свалить на него вину за сотрудничество с большевиками. Фактически Иностранцев и другие профессора заняли иждивенческую по отношению к Андогскому позицию – тот может выпутываться и разбираться как хочет, поддерживать связь с властями и спасать академию, а на остальных пусть не рассчитывает – они не хотят запачкаться контактами с большевиками. В случае чего обвинения в «большевизме» ложились на одного лишь начальника академии.

Иностранцев, упиваясь завуалированным оскорблением «замаравшегося» в сотрудничестве с Троцким Андогского, дал, по его мнению, «дипломатичный» ответ:

Ввиду всего сказанного я, выслушав Андогского и поблагодарив его за лестное обо мне мнение, сказал ему, что, по моему крайнему разумению, не подхожу для сопутствования ему в его неприятной поездке и не подхожу по свойствам моего