Огнем, штыком и лестью. Мировые войны и их националистическая интерпретация в Прибалтике - Владимир Владимирович Симиндей

себя внимание обида рецензента на то, что Л. М. Воробьева покусилась на монопольное пространство официозных историков: «У латышской нации есть право “sine irae et studio” решать, что же происходило и не происходило в Латвии», «Уже 20 лет латвийские ученые не стремятся писать ни российскую, ни германскую историю, не стараются поучать историков этих стран, как им следует писать историю своих стран». При этом Х. Стродс пытается прикрыть столь уютный монополизм латышской историографии цитатой из выдающегося прусского историографа Л. Ранке, который на самом деле достиг вершин в своих изысканиях, не ограничиваясь прусской проблематикой.

Ну и совсем неприличной, выпадающей за рамки даже самой «горячей» научной дискуссии, выглядит «разоблачительная» тирада рецензента: «В 1920–1930-е гг. латвийский филиал ВКП(б) в Москве не только прямо призывал уничтожить в Латвии “буржуазный строй”, но и присылал для этого в страну сотни агентов. Однако в последнее десятилетие ту же самую работу ведут историки-пропагандисты неоимпериалистской России». На фоне этих огульных выпадов Х. Стродса в адрес российских историков как-то блекнут позитивные финальные фразы рецензии, призывающие к отказу от образов врага и плодотворным совместным поискам истины.

В отличие от книги Л. М. Воробьевой, написанной в научно-популярной манере, прибалтийские авторы не спешат дискутировать с новой монографией М. И. Мельтюхова «Прибалтийский плацдарм (1939–1940 гг.). Возвращение Советского Союза на берега Балтийского моря» (М., 2014), подготовленной на основе огромного массива архивных документов, впервые широко вводимых в научный оборот. И это притом что данное исследование посвящено самому важному для историографий стран Прибалтики сюжету, связанному с событиями начала Второй мировой войны.

В своей работе российский историк предпринял комплексное исследование военно-политических проблем данного периода, многие из которых впервые стали объектом исследования. Так, никогда ранее в мировой историографии на основе соответствующих документов не изучались проблемы ввода в Прибалтику советских гарнизонов, изменение их численности и обустройство в местах дислокации, проблема советско-прибалтийских переговоров о поставках вооружений для армий Эстонии, Латвии и Литвы. Впервые на основе соответствующих документов анализируется советское военное планирование в отношении Прибалтики, сосредоточение войск Красной армии для проведения военной операции летом 1940 г., ход ввода дополнительных контингентов советских войск в страны Прибалтики. Ценными источниками, впервые вводимыми в научный оборот, являются материалы, отражающие общественные настроения в Прибалтике летом 1940 г., что позволяет проследить не только их направленность, но и определенную динамику. Во всяком случае, теперь есть возможность предметно обсуждать вопрос о том, какие именно настроения преобладали в прибалтийских обществах в этот важный для их истории период. Автор тщательно рассмотрел вопрос об «оккупации» и «аннексии» Советским Союзом республик Прибалтики и подтвердил выводы тех исследователей, которые полностью отрицают адекватность подобных тезисов, построенных на полном игнорировании международно-правовых оснований и элементарной лжи. В целом вводимые в работе М. И. Мельтюхова в научный оборот документы позволяют дать более объемное и целостное описание советско-прибалтийских отношений в начале Второй мировой войны. Несмотря на более чем значительный повод, латвийские официальные историки пока «отделались» несколькими комментариями в газетах. Так, заместитель директора по науке Военного музея Латвии Юрис Цыгановс посетовал на то, что М. И. Мельтюхов отказывается следовать в фарватере «оккупационной риторики» в адрес Москвы, и выразил готовность признать ценность его книги для прибалтов лишь в том, что в ней «детально описаны дислокация подразделений Красной армии и подготовка к военной операции по занятию стран Балтии».[273]

* * *

Преодолению узкого национально-цехового монополизма латышских историков, без которого невозможно не только разностороннее изучение истории Латвии и Балтии, но и полноценное включение местных русских ученых в академическую среду Латвии, препятствуют как негласные установки государственной кадровой политики, так и вполне громогласные «оккупационно-легионерские» декларации, отталкивающие своей избыточностью, неумеренностью и неприкрытой оскорбительностью уважающих себя русских историков. Зацикленность официальной историографии на жалобной негативистской риторике, непрекращающиеся «геноцидарные» спекуляции по болезненным вопросам истории Латвии советского периода и преимущественное обслуживание «титульными» историками электоральных интересов правонационалистических партий также не способствуют привлечению русских «рекрутов» в историческую науку на профессиональной основе.

В этих условиях в вузовско-академической среде выживают, как правило, лишь реликтовые специалисты, сохранившиеся в далеких от острых проблем ХХ века исследовательских нишах (например, профессор Латвийского университета Александр Гаврилин,[274] специалист по церковной истории, прежде всего – православной и старообрядческой), либо пошедшие на «компромиссы» в пропагандистских интересах официозной латвийской истории (например, профессор Александр Иванов[275] из Даугавпилсского университета, которого пытались активно задействовать в латвийской части двусторонней комиссии историков с Россией), либо использующие исторический нарратив в смежных дисциплинах (например, этносоциолог Владислав Волков, занимающийся социологическими и историческими исследованиями «политической и культурной идентичности русского этнического меньшинства в Латвии»[276]). При этом собственно в средоточии академической науки – Институте истории Латвии Латвийского университета нет ни одного штатного работника русского происхождения.

В научно-преподавательском корпусе русские историки встречаются (как правило, за пределами «главного» историко-философского факультета Латвийского университета), однако если они как-то «покушаются» в своих исследованиях на «тотемные» темы, то могут сталкиваться, мягко говоря, со сложностями (например, доктор истории из Даугавпилсского университета Татьяна Кузнецова, автор монографии «Латышский крестьянский союз (1917–1934) – знакомый незнакомец»;[277] успешный исследователь мемориально-коммуникативного пространства Латвии, профессор Университета им. Страдыня Сергей Крук, подвергшийся в мае 2010 г. преследованию со стороны Полиции безопасности Латвии за высказывания о современной специфике «защиты» латышского языка и культуры, или докторант Латвийского университета (ныне доктор) Ольга Процевская, столкнувшаяся с проблемами после публичного высказывания своих позиций, отличных от латышского националистического мейнстрима).

В так называемой «неакадемической» сфере русские историки Латвии доказали свою способность проводить научно-исследовательскую и просветительскую работу, презентовать читателю и зрителю значимые результаты своей работы (сборники документов и статей, научно-популярные издания, журналы и документальные фильмы). Так, очень успешным проектом, на мой взгляд, является ежеквартальный выпуск Балтийского военно-исторического журнала «Baltfort» (главный редактор Юрий Мелконов), дискуссионно-просветительским – издание многие годы Балтийского культурно-публицистического вестника «Клио» (главный редактор Игорь Гусев, режиссер документальных фильмов и краеведческих телепрограмм, автор и редактор-составитель многих книг по истории Риги и латвийских русских). Можно выделить публикации историка-любителя и коллекционера старинных открыток Ильи Дименштейна,[278] историка Олега Пухляка (из новых изданий этого автора – брошюра «Действия русского и английского флотов под Ригой в 1812 г.»[279]), кандидата исторических наук, общественного деятеля Виктора Гущина (автор публикаций по историческим истокам современного политико-правового положения русского населения Латвии, истории Елгавы, новейшей истории Латвии),[280] кандидата исторических наук, журналиста Александра Гурина (например, цикл статей в периодических изданиях и научных сборниках по истории рижского градостроительства в XVIII–XIX веках). Отмечается и склонность русских историков к некоторой самоорганизации, созданию общественных структур «по интересам» (можно отметить Рижское