«Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922) - Оксана Сергеевна Нагорная

Так, в письме на адрес Попечительского союза военнопленные русские немцы апеллировали к памяти своих родственников, которые «были убиты русскими», а также к своему трагичному опыту, когда «кровью и плотью немцы…были принудительно одеты в солдатскую форму», чтобы «как ненадежный элемент быть посланными на Кавказский фронт»[612]. Украинские военнопленные подчеркивали отличие национальных характеров русских и малороссов и обосновывали необходимость создания независимого государства общей для Германии и Украины великорусской опасностью[613]. Жители Прибалтики, в свою очередь, критиковали политику русификации и уверяли офицеров германской разведки, что их родине не место в составе «отсталой» России[614].

В большей степени, чем другие национальные группы, к транслируемым кодам были восприимчивы жители Царства Польского. В прошениях в адрес немецких инстанций они упоминали свои страдания от произвола русской администрации и вынужденный характер своего участия в военных действиях против Германии[615]. Кроме того, они демонстративно отказывались отмечать день рождения русского императора, который был объявлен для всех русских подданных выходным днем[616], а позже высказывали в разговорах с комендатурой лагеря сожаление, что немецкие армии не оккупировали Петербург для наведения там порядка[617]. В случае досрочного освобождения из плена польские офицеры активно участвовали в проводимых в Варшаве митингах и агитировали в пользу создания легионов: «Мы думали, что мы были в плену больны и будем здоровы, когда вернемся в нашу любимую Варшаву. Однако мы видим, что Варшава больна и вместо создания армии ждет неведомо чего»[618].

Часть пленных пыталась использовать проводимую немецкой стороной политику привилегий в личных интересах. При объявлении об отборе «татар» в Цоссен в одном из лагерей несколько сотен военнопленных объявили себя мусульманами, чтобы развлечь себя переездом, в то время как действительные основания для отправки имели только 25 человек[619]. Военнопленные с оккупированных территорий, отбывавшие наказание в немецких тюрьмах, пытались использовать мотив службы новообразованным государствам как повод для освобождения из-под стражи и отправки домой[620]. Украинцы обосновывали свое желание попасть в просветительский лагерь притеснениями со стороны русских офицеров[621]. Русские военнопленные после распространения слухов об отправке украинцев в связи с заключением мирного договора между Германией и Украиной в массовом порядке объявили о своей принадлежности к малороссам[622].

Активное сопротивление пропаганде оказывали представители грузинской народности[623]. Грузинские офицеры, выражавшие свое восхищение немецкой культурой и имевшие жен немецкого происхождения, тем не менее, подчеркивали свою принадлежность к русскому офицерству и верность присяге и угрожали пропагандистам[624]. Русофильские настроения разделяли также солдаты этой национальности, которые даже после провозглашения независимого государства продолжали уверять русских товарищей в своей солидарности с ними и переводили деньги в помощь неимущим русским военнопленным[625].

Значительным препятствием для пропагандистской политики стала получившая широкое распространение контрпропаганда, осуществлявшаяся прорусски настроенными военнопленными[626]. Во многих смешанных лагерях, где национальное меньшинство было отселено в отдельные бараки, русские офицеры проявляли активный интерес к пропагандистским изданиям, заявляя, что их изучение позволит позже бороться с предателями. По свидетельству очевидцев, русофилы в украинских просветительских лагерях записывали номера военнопленных, изымали украинскую литературу, избивали сепаратистов, пытались атаковать делегатов Союза освобождения Украины и распространяли слухи, что немецкое командование будет посылать антирусски настроенных военнопленных на фронт[627]. Это негативно сказывалось на распространении национальных идей, так как порождало у представителей меньшинств страх за свою безопасность и за судьбу своих родственников в России. Например, генерал Зелинский, на которого немецкое командование делало особую ставку в деле украинской пропаганды, был вынужден вплоть до революции в России высказывать прорусские настроения даже в беседах с доверенными лицами из просветительских лагерей[628]. В мусульманском лагере Вайнберг распространение контрпропаганды вынудило комендатуру пойти на срочную отправку из лагеря в течение 1915 г. 150 военнопленных, подозреваемых в распространении антигерманских и прорусских настроений[629].

Резюме

Пример содержания русских военнопленных в Германии в период Первой мировой войны свидетельствует, что радикализация стихийного насилия и санкционированного принуждения не являлась прямым следствием самого вооруженного конфликта, а стала возможной в результате взаимодействия множества факторов. Туманность и незавершенность определений Гаагской конвенции и ограниченное пространство действий нейтральных учреждений не позволили создать системы действенного внешнего контроля. Затяжной характер войны и огромное число пленных обусловили складывание лагерной организации, функционировавшей за счет поиска новых и ужесточения существующих дисциплинарных практик. Значимую роль сыграла немецкая военная пропаганда, представлявшая восточных соседей в качестве культурно неполноценных наций и гипостазировавшая русские зверства по отношению к жителям Восточной Пруссии и немецким военнопленным. Фактически вне зоны контроля Берлина и представителей нейтральных держав оказалось множество рабочих команд. Попытки высших военных органов поставить дисциплинарные практики в рамки действующих международных соглашений и традиционно уважительное отношение к офицерам противника свидетельствуют об ограниченном характере перехода к «тотальной войне».

Неготовность Германии к размещению и долгосрочному содержанию значительного количества солдат и офицеров противника, дефицит обеспечения и медицинского обслуживания привели к вспышке эпидемических заболеваний в лагерях в начальный период войны и к высокой смертности среди русских военнопленных. После стабилизации системы военного плена условия жизни солдат определялись типом лагеря, родом принудительных работ, принадлежностью к привилегированным категориям и множеством субъективных факторов. Разительные отличия наблюдались в условиях содержания солдат и офицеров. Унификации нового опыта послужило постоянное и интенсивное перемещение значительного контингента военнопленных. Оно не только сделало границу между лагерем и окружающим его миром максимально подвижной, но и способствовало формированию сообщества пленных с относительно одинаковыми образцами толкования и поведения.

Контактная среда пленных с немецким гражданским населением может быть охарактеризована как напряженное пространство, где пересекались личностные и групповые интересы, преодолевались языковые барьеры, осуществлялась межкультурная коммуникация и имели место трагические столкновения. Для мирных жителей пленные являлись единственным живым воплощением враждебного государства, на актуальное восприятие которого влияли, с одной стороны, заученные пропагандистские шаблоны, с другой — обыденность повседневного общения. Чем выше была плотность бытовых контактов, тем быстрее предубеждения сменялись нормальными межчеловеческими отношениями. Несмотря на свой статус, заключенные не всегда примирялись с навязываемой им ролью безропотной рабочей силы. Каждый из них по-своему приспосабливался к ситуации и пытался использовать ее для облегчения своего положения.

Агитация среди национальных меньшинств в лагерях военнопленных не являлась исключительным признаком германского ведения войны. Однако, в отличие от России, которая первая пошла на создание военных формирований и использование их уже в ходе текущего конфликта[630], главной особенностью немецкой политики стала нацеленность на обеспечение долгосрочных экономических и политических интересов. С помощью привилегированного содержания военнопленных русских немцев, поляков, украинцев, прибалтов, грузин и мусульман и сепаратистской