«Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922) - Оксана Сергеевна Нагорная

и украинских военнопленных, очень часто переходившее в кровавые побоища. Русские солдаты требовали от лагерных комитетов и благотворительных организаций прекращения помощи бывшим соотечественникам[691].

После начала репатриации столкновения между бывшими привилегированными группами и остальными пленными стали серьезной проблемой для немецкой стороны. Не имея возможности размещать представителей разных национальностей бывшей Российской империи по отдельным вагонам, репатриационные ведомства наблюдали постоянные перепалки и потасовки и даже были вынуждены обратиться к бывшим заключенным просветительских лагерей с рекомендацией скрывать свою национальную принадлежность и разговаривать между собой на русском языке[692].

После революций в России к бытовым и национальным противоречиям в лагерях добавились политические. В газете лагеря Нюрнберг «Сквозняк» отразилась распространенная среди пленных легенда о существовании «записных книжек», куда сторонники старого режима заносили сведения о потенциально опасных революционных личностях: «Говорил на русской кухне, что каждая нация имеет право на самоуправление. Хвалил поляков… Обвинял правительство в малой заботе о пленных. Сказал, как приедем, так с ними расправимся. Стало быть — социалист… Составить особое донесение с указанием фамилий, имен и частей. Виселиц хватит для дружков сердечных»[693].

Затяжное противостояние, приобретшее политическую окраску, возникло на завершающем этапе плена среди офицеров лагеря Плассенбург. Один из пленных, подвергшийся бойкоту товарищей за несоблюдение общей линии поведения по отношению к коменданту, из чувства мести донес о якобы готовящемся остальными большевистском мятеже с поджогом лагерных построек. Арестованные по данному обвинению, в свою очередь, попытались выставить доносчика провокатором и несколько раз обращались за поддержкой к советским представителям в Берлине. В результате особо опасные активисты были переведены в камеры предварительного заключения лагеря Ингольштадт[694].

ВЗАИМООТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ОФИЦЕРАМИ И НИЖНИМИ ЧИНАМИ

Немецкая система плена предполагала раздельное содержание солдат и офицеров противника[695]. С одной стороны, это было обусловлено организационными причинами: в соответствии с международным правом офицерам и низшим чинам полагались разные условия размещения и обеспечения. С другой — разделение чинов аргументировалось опасениями, что офицеры могут злоупотреблять своим влиянием на солдат, поддерживая в их среде антинемецкие настроения и призывая их к пассивному сопротивлению и прямому саботажу[696].

Все же военным органам не удалось добиться абсолютной изоляции старших и нижних чинов друг от друга. Для обслуживания офицерских лагерей привлекались денщики и санитары из числа солдат той же национальности, причем их контингент часто менялся не только из соображений безопасности, но и экономической эффективности: в середине 1917 г. все трудоспособные денщики были заменены на нетрудоспособных[697]. Возможными были контакты в крупных лагерях, разделенных на солдатскую и офицерскую зоны, и близлежащих госпиталях.

Первоначально ситуация плена способствовала закреплению патриархального характера отношений между офицерами и рядовыми, особенно если речь шла о бывших однополчанах. Заключенные солдатских лагерей по собственной инициативе обращались к офицерам своей части за помощью. Несмотря на указание со стороны комендатур на несоответствие подобных ходатайств распоряжению о деловой переписке между лагерями, Прусское военное министерство учитывало бедственное материальное положение русских военнопленных и не запрещало подобные контакты[698]. В свою очередь, пленные офицеры старались поддерживать рядовых своих полков, отсылая им коллективную и индивидуальную помощь. В лагере Дебельн офицеры отказались от суммы, предложенной заграничным благотворительным комитетом, узнав, что 540 марок должны были быть разделены еще между двумя солдатскими лагерями, где «денежная нужда… неизмеримо больше»[699]. С одной стороны, офицеры устраивали для своих денщиков школы, помогали писать и читать письма[700], с другой — воспринимали услуги солдат, которые не оплачивались комендатурой лагеря, как данность, и лишь немногие устанавливали небольшое вознаграждение[701].

Опубликованная Л. Васильковой переписка между поручиком Н. Кончицем (будущим советским военспецом в Китае) и произведенным в унтер-офицеры ефрейтором Г. Кобылиным отражает факт установления постоянных контактов между офицерами и нижними чинами и даже некоего подобия дружбы при сохранении положенной иерархии. Кончиц передавал нижнему чину своего полка небольшие суммы денег и продукты из собственных посылок. Кобылин, в свою очередь, сообщал ему о событиях, произошедших с сослуживцами, и даже отослал ему свою фотографию с просьбой ответного дара: «Ваше благородие, прошу я Вас, будьте настолько любезны, ежели Вы имеете фотографическую карточку, то пошлите мне. Так что я очень был бы рад иметь карточку Вашей личности»[702].

В переписке Кобылина и Кончица ясно прослеживается проведенная Февральской революцией граница в отношениях нижних чинов и офицеров. Если послания Кобылина, датированные 1916 г., пестрят обращениями «Ваше благородие», многочисленными извинениями за почерк и просьбами о помощи, то письмо от 29 июня 1917 г. начинается словами: «Здравствуй, дорогой мой товарищ, господин Кончиц»[703]. В этот период немецкая сторона отмечала начавшееся охлаждение отношений между солдатами и офицерами в плену. Отчеты комендатур свидетельствовали, что среди офицеров «стало модным проявлять свой интерес к солдатам. Однако офицеры жалуются на непослушание, лень и неподчинение солдат. Это свидетельствует, что офицеры толкуют свободу для солдат только там, где им удобно, на самом деле продолжая воспринимать их как своих подчиненных»[704]. Тем не менее, офицерские комитеты были вынуждены ввести представителей от денщиков в состав лагерного самоуправления[705]. Нижние чины, в свою очередь, начали выказывать непослушание и неподчинение, часто приводившие к вмешательству лагерной администрации. Прежним вниманием и уважением продолжали пользоваться только «любимые» офицеры[706].

После официального извещения из России об упразднении воинских званий и уравнении офицеров в правах с солдатами[707] последние продолжали относиться к своим бывшим командирам вполне нейтрально. По свидетельству немецкой стороны, при присоединении тяжелобольных офицеров к солдатским транспортам, отправлявшимся на родину, рядовые «тепло приветствовали» старших по званию и оказывали помощь при погрузке в вагоны[708]. Только в условиях советской действительности вернувшиеся из плена солдаты начали воспринимать шаблоны большевистской пропаганды, приравнявшей офицеров к классовым врагам. Иногда это проявлялось на фоне проблем интеграции бывших рядовых военнопленных в новое общество: «Приветствую вождей народной революции тов. Ленина и Троцкого… в коллегии получил шапку, пару белья и 40 руб. В Германии в газете «Русский социалист» читал, что каждый возвратившийся пленный без определения классов получает две тысячи рублей. Мне ответили, что получают офицеры, а мы — сколько дадут вожди революции… прошу не старым офицерам выдавать, а нам, мозолистым рукам, пролетариату… не поддерживайте господ буржуа»[709].

III.2. Самоорганизация пленных и влияние на нее политических событий в России

ЛАГЕРНОЕ САМОУПРАВЛЕНИЕ

В истории лагерного самоуправления четко выделяются два этапа, рубежом которых стало заключение мира на Восточном фронте и последовавшее за ним распространение влияния на пленных советского представительства в Берлине. В первый