«Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922) - Оксана Сергеевна Нагорная

пользовались уважением в среде своих соотечественников, но и воспринимались как безусловные предатели. Не понимавшие немецкого языка пленные солдаты были убеждены, что все наказания и лишения являются следствием намеренно неправильной передачи их обращений к охранникам и коменданту[644]. Так, в своем прошении на имя лагерной администрации пленный переводчик Артур Кениг жаловался, что «с самого начала был объявлен шпионом, особенно когда при перекрестном допросе [товарищей по лагерю — О.Н.] не смог ответить на некоторые вопросы». Автор признавался, что подобным гонениям подвергалось еще несколько его коллег из числа русских немцев. Поэтому он просил о переводе в другой лагерь с правом ношения цивильной одежды или немецкой униформы, заявлял о невозможности своего возвращения в Россию и настаивал на получении немецкого гражданства[645].

В ходе развития системы просветительских лагерей и национальной пропаганды немецкая сторона активно стремилась привлекать к агитационной деятельности представителей национальных групп из числа самих пленных, которые уже на момент попадания к противнику высказывали сепаратистские убеждения или были готовы к сотрудничеству с военной администрацией. Из них набирались так называемые «учителя», проводившие занятия в лагерных школах и читающие доклады на политические темы, а также руководители самоуправления просветительских лагерей. Через полгода после начала своей деятельности они вознаграждались правом носить гражданскую одежду и освобождением от физического труда[646].

Индивидуальный коллаборационизм представителей национальных меньшинств в немецких лагерях основывался на двойной заинтересованности военнопленных в изменении политического статуса своей народности и в улучшении собственного положения. Представители украинской интеллигенции и офицерства, стремившиеся активизировать национально-освободительное движение, пытались своими предложениями скорректировать просветительскую политику немецкого командования в отношении неграмотных солдат[647]. Через лагерных офицеров разведки туркменские националисты пытались обратить внимание ПВМ на угнетенное положение своей народности в составе Российской империи, предлагая свои услуги в образовании независимого государства, которое заключит мир с Германией и будет способствовать закрытию Восточного фронта[648].

Привилегиями пользовались и добровольные сотрудники пропагандистских газет, в частности, «Русского вестника», публиковавшие дружественные по отношению к Германии статьи. Позже выдержки из их произведений были объединены в отдельную брошюру «Русские военнопленные о своих впечатлениях в Германии»[649], которая была снабжена тщательно отобранными фотографиями и предполагалась к распространению в России для смягчения антинемецких настроений. За сотрудничество корреспондентам из числа пленных обещались поселение на оккупированных Германией территориях после заключения мира либо отправка на родину первоочередным порядком. Как и в случае переводчиков, расплатой за коллаборационизм для этой категории пленных стало подозрительное, а иногда и издевательское отношение товарищей по лагерю[650].

На особом положении в немецких лагерях находились военнопленные еврейского происхождения. ПВМ изначально не планировало их привилегированного содержания, однако по настоянию многочисленных еврейских организаций Германии пошло на введение в лагерях определенных послаблений. Евреи освобождались от работ в религиозные праздники, им была предоставлена возможность общения с местными раввинами и приготовления кошерной пищи, кроме того, в лагерях распространялись книги религиозного и исторического содержания[651]. Дополнительными личными привилегиями пользовались военнопленные-евреи, работавшие переводчиками при лагерных администрациях. Последние, однако, стали вскоре жертвой стереотипов русского и немецкого командования, а также своих товарищей в лагерях. Рассказы о предательстве евреев, распространявшиеся пленными и сестрами милосердия, привели к требованиям русской стороны в адрес германского правительства снять переводчиков еврейского происхождения с их постов[652]. Убеждение, что именно военнопленные-евреи виновны в ухудшении положения в лагерях, нередко приводило к преследованиям со стороны самоуправления: «У нас в комитете было постановлено, что ни один еврей в лазарете не может занимать какую-либо ответственную должность»[653]. Бытовой антисемитизм в конфликтных ситуациях проявляли и комендатуры лагерей.

В соответствии с международными конвенциями немецкие военные органы были обязаны исключать из состава военнопленных представителей вражеского санитарного персонала, сумевших доказать свою принадлежность к данной категории. Однако острая нужда в лагерных медиках не позволила организовать их немедленную отправку на родину. Пленные врачи задерживались в лагерях, привлекались к работе в лазаретах, получая при этом возможно лучшие условия размещения и питания, а также право совершать «моцион» за пределами колючей проволоки[654]. Медицинский персонал разделялся на 4 группы, в соответствии с которыми определялась заработная плата. К первой категории относились все медицинские работники с незаконченным образованием, получавшие 72,6 марок в месяц: ко второй — младшие врачи с оплатой в 160 марок; к третьей — старшие врачи (335,83 марок) и к четвертой — все военные врачи высших чинов (598,5 марок)[655]. Русские медики в обязательном порядке подчинялись старшему немецкому врачу лагерного лазарета. Однако в разгар эпидемий, когда сотрудники комендатур покидали лагеря, вся организация жизни за колючей проволокой была отдана на откуп старшим по званию пленным докторам.

Руководители комитетов самоуправления являлись связующим звеном между формальной и неформальной лагерной элитой. Возникшие по инициативе немецкой стороны комитеты первоначально возглавлялись врачами и священниками, которые налаживали работу касс материальной взаимопомощи, питательных комиссий, контакты с русскими и зарубежными благотворительными организациями. Они же устраивали досуговые мероприятия: обучение неграмотных, лекции, литературные чтения[656]. Представляя интересы пленных перед комендатурой и облегчая материальное положение пленных, руководители комитетов в большинстве случаев пользовались безоговорочным авторитетом среди лагерного населения.

В офицерских лагерях предводителем пленного сообщества становился старший по званию, которого немецкая сторона наделяла широкими полномочиями. Он представлял интересы пленных в комендатуре, сотрудничал с офицерами охраны в назначении денщиков на работы по уборке комнат и территории, участвовал в разрешении конфликтов между заключенными[657]. Старшие по званию имели возможность доводить жалобы и обращения пленных до сведения вышестоящих органов, а также направлять их в испанское посольство.

В ходе войны с ростом зависимости немецкого хозяйства от принудительного труда комендатуры отбирали среди пленных обученных рабочих (слесарей, жестянщиков, водителей, инженеров), которые устраивались на относительно прибыльную работу[658]. В отличие от чернорабочих, получавших до 60 пфеннигов, квалифицированные специалисты могли зарабатывать 2–3 марки в день[659]. Во многих крупных лагерях были устроены мастерские, где работали сапожники, столяры, седельщики из числа русских солдат. Особым спросом у немецкого населения пользовались резные деревянные изделия, изготовляемые военнопленными из России. Известия о высоком качестве этих поделок распространились вплоть до директоров художественных школ и этнографических музеев, которые регулярно посещали лагерные выставки, покупали предметы творчества и вели с военным командованием переписку о копировании приемов обработки дерева для улучшения столярного мастерства в Германии[660]. Поделки приобретали также нейтральные благотворительные организации для перепродажи их в Швеции, Дании и США[661]. Высокий спрос на продукцию столяров позволил им вскоре наладить самостоятельную оплату используемого материала и расширить производство при отчислении доли выручки