«Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922) - Оксана Сергеевна Нагорная

патриотические песни и выдержки из оперы М. Глинки «Жизнь за царя»[773]. К 1917 г. в лагерях сложилась традиция отмечать день поминовения усопших, когда все пленные или избранные делегации посещали места захоронения своих товарищей, произносили торжественные речи и организовывали церковные службы. В смешанных лагерях подобные мероприятия организовывались совместно с представителями других наций[774].

После повторной смены режима в России наряду с сохранившимися религиозными праздниками в лагеря пришла традиция революционных торжеств: 1 мая и годовщины социалистической революции. Советское представительство, пытавшееся распространить свое влияние на пленных, рассылало из Берлина специальные инструкции по организации мероприятий в нужном политическом ключе. Рекомендации содержали обязательную программу действа, тематику речей и лозунгов[775]. По этой же схеме в лагерях проводились тематические недели «Просвещения», «Коммунистов», «Пролетарской культуры»[776].

III.3. Лагерное сообщество как «однополый город»

С момента возникновения системы лагерей немецкое командование строго следило за предотвращением возможных контактов военнопленных с немецкими женщинами из числа мирного населения и обслуживающего персонала. Прачки и переводчицы не должны были нарушать границу колючей проволоки, даже в случае острой нехватки санитаров и врачей запрещалось привлечение медсестер Немецкого Красного креста к работе в лагерных лазаретах. С другой стороны, военные органы осознавали опасность длительного совместного содержания молодых мужчин и пытались предотвратить возможные эксцессы организацией постоянных физических упражнений и работ по благоустройству лагеря.

Обращение к теме противоположного пола стало неотъемлемой частью лагерной жизни, разговоров и публикаций: «Женщина — украшение жизни, источник былых счастливых грез, мгновений радости и ран глубоких и страданий. Ее нет в нашем однополом городе, но она живет у каждого в душе, в воспоминаниях прошлого и в грезах будущего…»[777]. Успенский в своих воспоминаниях подчеркивает, что «оторванные войной и пленом от своих матерей, жен, сестер и невест, мы все сильно тосковали по женской ласке»[778]. Даже в пропагандистской газете «Русский вестник» среди про- и антибольшевистских призывов пленные продолжали публиковать лирические стихи под названием «Сон солдата»:

Он грезит: весною украшенный сад,

Освещенный полной луной.

Чуть слышны шаги, пробираясь в кустах,

К нему на свиданье бежит

Прелестная девушка,

В черных очах

Любовная радость блестит.

Сплетаются руки и шепчут уста,

В саду поцелуи звучат…

И шепчет она, как люблю я тебя!

Ты будешь навеки моим,

Тобою владеть лишь одна я должна,

Тобою, мой милый, одним…[779]

Военнопленные настойчиво стремились к сохранению письменных контактов с оставленными в России женами и невестами: «Я всегда живу с мыслью о тебе, и в это тяжелое время сознание, что там далеко в дорогой родине, ты ждешь меня, дает мне силу и бодрость идти вперед»[780]. Кроме того, они пытались восстановить давно утраченные связи с удивленными этой настойчивостью представительницами противоположного пола[781]. В переделках народных песен «на новый лад» с наболевшим вопросом о верности оставшихся на родине дам сердца связывалось отсутствие продуктовых посылок:

В момент особенного пыла,

В приливе нежности былой,

Вы добавляли фунтик мыла,

Махорки пачку с колбасой…

Забыли глазки уверенья,

Забыли клятвы и любовь:

Брожу по лагерю, как тень я —

Мне не видать посылок вновь[782].

Уже в межвоенный период тема сексуальности в лагерях военнопленных стала предметом обсуждения исследователей и публицистов. Целую главу ей посвятил М. Хиршфельд в своей научно-популярной работе «История нравов Первой мировой войны». Автор пришел к выводу, что «опыт плена и многолетняя патология сексуальной жизни превратили многих заключенных в душевных инвалидов»[783]. Особенно в среде офицеров многолетнее пребывание в закрытом мужском сообществе должно было вызывать процесс «демаскулинизации» (Ф. Бисс)[784]. Действительно, в заметках сестер милосердия, посещавших лагеря военнопленных, часто упоминаются проявления чувств, не свойственных мужчинам в обычной ситуации, тем более кадровым военным: «Полковник беззвучно зарыдал, слезы были на глазах у всех офицеров, с ними плакала я»[785] или: «…тысячи пленных запели «Боже царя храни», пели еле слышно. Тихие рыдания прорывались иногда…»[786].

Солдаты, жившие на работах вне лагеря и часто во всех смыслах заменявшие ушедших на фронт немецких мужчин, в меньшей степени страдали от сексуального голодания и в большей — от венерических заболеваний. Примечательно, однако, что лагерные комитеты и отдельные товарищи выражали отнюдь не брезгливость, а понимание и даже некую солидарность по отношению к последней достаточно многочисленной группе: «Кто из нас невиновен в том, чтобы при виде хорошеньких не соблазниться. Все мы природой созданы для жизни, и природа требует удовлетворения любовных страстей, бывают моменты, когда трудно устоять». Пленные признавали, что «некрасиво ругать за это» больных и выделяли на их лечение значительные суммы денег (до 400 марок ежемесячно)[787].

В публикациях межвоенного периода достаточно активно обсуждалась распространенность среди пленных гомосексуальных отношений. В немецких ведомственных источниках и русских эго-документах эта табуизированная тема отражена достаточно слабо. Материалы судебных органов Вюртемберга лишь однажды и очень скупо обращаются к факту проявления гомосексуальности среди русских солдат[788]. В. Деген, в свою очередь, упоминает 22 приговора, вынесенных русским пленным за совершение «противоестественных сексуальных действий»[789]. Только в мемуарах К. Левина, находившегося в австрийских лагерях, присутствует указание на сожительство театрального актера, исполнявшего женские роли, с богатым армянином: «Они ночевали вместе в отдельном помещении… и о них говорили нехорошо»[790].

Одним из вариантов восполнения отсутствия женщин в лагерной жизни стали «графические проекции» (М. Хиршфельд). Военнопленные украшали свои комнаты рисунками эротического и даже порнографического содержания[791]. В подобном ключе оформлялись театральные программы или, к примеру, плакат, оповещавший о выставке работ русских и французских офицеров лагеря Ингольштадт в пользу нуждающихся солдат. Центральной фигурой композиции стала нарочито вульгарная обнаженная белая женщина в окружении двух арапчат в экзотических одеждах[792].

Наиболее исследованным аспектом компенсации демаскулинизации пленного сообщества является деятельность лагерных театров. Г. Пёрцген на основе опыта немецких военнопленных отмечал, что появление хороших постановок с участием лже-женщин способствовало исчезновению в лагерях «эпидемий гомосексуальности». Наличие в труппе так называемых «див» являлось гарантией успеха театра, при отсутствии таковых он «быстро сворачивал свою деятельность»[793]. М. Хиршфельд также приводит примеры получения «дивами» от своих поклонников в подарок цветов, конфет, косметики и даже ювелирных украшений[794].

Сходную роль играл театр и в среде русских военнопленных. В одном из номеров журнала