«Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922) - Оксана Сергеевна Нагорная

лагерях, отражают факт существования «иерархии голода» или «двухклассового» лагерного общества. К привилегированным группам они относят французов, англичан и бельгийцев, которые получали объемную помощь от государственных и общественных благотворительных институтов, соответственно к непривилегированным — представителей восточноевропейских стран и итальянцев, лишенных своими правительствами весомой материальной и политической поддержки. Палитра исследовательских оценок достаточно широка. У. Хинц утверждает, что наряду с открытой демонстрацией западными союзниками своего превосходства по отношению к необеспеченным товарищам по лагерю встречались факты проявления сочувствия и устройства благотворительных акций[809]. Р. Нахтигаль более категорично заявляет, что французы и англичане равнодушно относились к голодающим русским и даже пытались на этом нажиться[810]. Тем не менее, оба автора в качестве ключевого фактора формирования межнациональных контактов в лагерях определяют разницу обеспечения.

Констатация данного факта не дает ответа на вопрос, почему французы и англичане добровольно делились излишками с итальянцами, нанимая русских в качестве обслуги. Кроме того, подобный ракурс не отражает всего многообразия повседневных контактов в плену и динамики их развития. Как представляется, значительную роль в формировании отношений в лагерях играли традиционные стереотипы западноевропейцев по отношению к жителям Российской империи, активное вмешательство немецкой стороны, а также сама ситуация принудительного совместного существования.

Хаос «импровизационной фазы» развития системы немецких лагерей отразился на частой смене концепций размещения пленных различных наций. Первоначально, согласно секретному распоряжению отдела полевой железной дороги от 13 августа 1914 г., военнопленных русских, бельгийцев, французов и англичан предполагалось разместить в лагерях по национальному признаку при соблюдении разделения на солдат и офицеров[811]. В связи с началом английской морской блокады и высокой эпидемической опасностью в лагерях в середине сентября того же года в ПВМ обсуждалась возможность перевода русских военнопленных на оккупированные территории Франции и Бельгии, а представителей западных стран — в лагеря русской Польши[812]. Подобный вариант размещения рассматривался как карантинно-дисциплинарное мероприятие, способное избавить территорию империи от лишних едоков, обезопасить мирное население, а также максимально затруднить пленным организацию побегов.

Однако уже с конца сентября 1914 г. немецкое военное командование, озабоченное судьбой собственных подданных в странах Антанты, стало рассматривать систему содержания вражеских пленных как способ политического давления на противника. В соответствии с новым видением вопроса была изменен и принцип наполнения лагерей: отныне его основой становилось целенаправленное смешение представителей различных наций и народностей. Несмотря на возникшие организационные и дисциплинарные трудности, ПВМ настойчиво убеждало комендатуры в необходимости скорейшей реализации данного шага и торопило с обменом крупными партиями военнопленных между лагерями[813].

Немаловажной целью совместного размещения являлось стремление поссорить союзников хотя бы в пределах лагерей. Данное устремление подкреплялось активной антианглийской и антифранцузской пропагандой в изданиях для русских военнопленных[814]. На местах ситуацию усложняло неравное восприятие военнопленных немецкими комендантами, ставившими англичан и французов на более высокую ступень и пренебрежительно относившимися к русским. Данная позиция ярко проявляется в отчете генерала Й. Петера. Строгое соблюдение русскими офицерами этикета воспринималось им как «ревностное стремление выдать себя за представителей культурного народа и копирование французов, что в их исполнении выглядело комично». Кроме того, комендант крупнейшего смешанного лагеря в Германии был убежден, что безынициативных от природы русских на нарушения режима провоцировали именно предприимчивые французы, ставшие для первых «учителями во многих вещах»[815]. В этом же духе высказывались сотрудники инспекции саксонских лагерей, считавшие, что инициатива стачек на производстве могла принадлежать только военнопленным западных держав, превратившим русских в послушное орудие[816].

Совместное содержание военнопленных-союзников в одном лагере не привело к возникновению гомогенного интернационального сообщества. В силу языковых и культурных барьеров военнопленные замыкались исключительно в рамках национальных групп, которые, особенно в солдатских лагерях, практически не стремились к общению друг с другом. Позицию представителей западноевропейских стран по отношению к выходцам из Российской империи в значительной степени определяли традиционные стереотипы и предубеждения. Французы открыто высказывали свое нежелание делить с русскими жилые комнаты, ссылаясь на их природную нечистоплотность[817]. Кроме того, они постоянно жаловались в комендатуру, что при работе русской смены на кухне еда всегда бывает грязная[818]. Рядовые лагеря Сольтау вспоминали, что они не только охотно пользовались услугами русских, но и однажды отдали одному из них испорченные консервы, объяснив не понимавшему чужого языка солдату, что их нужно выбросить. Далее в тексте следовало равнодушное замечание, что «этого парня больше никто не видел»[819]. Англичане, в свою очередь, неохотно шли на контакт не только с русскими, но даже с французами[820].

Несмотря на навязываемую им обстановкой и товарищами по лагерю ситуацию, русские пленные не всегда беспрекословно ее принимали. В письмах домой наряду с простодушным восхищением беззаботностью и предприимчивостью французов звучало «разочарование этой нацией»[821]. Вопросы материального обеспечения оказывали негативное влияние на настрой русских солдат по отношению к пленным союзникам. Шведские делегаты во время визита в лагеря зафиксировали «горькую иронию» в словах русских военнопленных в ответ на сообщение об отсутствии продуктовых пакетов в качестве подарков: «К французам никогда не приезжают Комиссии, но они получают все необходимое в изобилии, а мы, русские, принимаем посетителей, но никогда не получаем ничего нужного»[822]. Тема напряженных отношений с соседями по лагерю отразилась и в фольклоре пленных:

…Союзникам веселье,

Союзникам почет,

В Швейцарью поездами

Француз с англишем прет…

А русский серый воин

На месте точно врос.

Сердечко у бедняги

Кручиной занялось…[823]

Ощущение несправедливости и обида на собственное правительство, усиленные немецкой агитацией, выливались в критику не только товарищей по лагерю, но и внешнеполитической линии западноевропейских правительств в целом: «Вы знаете, сколько битв выиграла Франция? нам русским военнопленным кажется, что ни одной. И тем не менее, французы получают больше, чем русские военнопленные, в то время как Россия выиграла много битв. Когда мы видим, что едят французские и английские военнопленные — так не питается король Бельгии или Сербии, а русские должны еще мыть за ними чашки. Англичане и французы подбивают Россию на продолжение войны. Когда мы видим, что в России ничего нет, а во Франции и Англии всего много, — пусть они сами сражаются с немцами. Они хотят завладеть всей Европой, но они этого не получат»[824]. Некоторые прибегали и к настоящей мести, донося в комендатуру о дисциплинарных нарушениях со стороны французов или о якобы готовящихся ими акциях саботажа[825]. Нередко к напряженной ситуации добавлялись бытовые противоречия. Комендантам приходилось по собственной инициативе разводить русских и французских военнопленных